Русь и Орда

Но сейчас не радует все это великолепие молодую женщину, лежащую на одном из диванов, закинув за голову руки. Еще месяц тому назад великая хатунь и любимая супруга могущественного повелителя, сегодня она лишь жалкая беглянка, без спросу поставившая свой шатер на земле чужого улуса. Чего может она ждать от будущего? Положения второстепенной жены в гареме пьяницы Айбек-хана? Ну, пусть даже не второстепенной, а главной, — уж это бы она сумела… Нет сомнения, что Айбек хочет взять ее в жены не только в силу обычая, как ближайший родственник убитого Азиза-ходжи, — видно, что он и впрямь потерял от нее голову. Не зря же он всю дорогу ей надоедал и добивался ее согласия, ничуть не считаясь с тем, что до истечения пятидесяти дней вдовства с женщиной и говорить о том не пристало.

Пусть так, пусть без ума от нее Айбек, но зачем он ей нужен? Владетель дикого и холодного Тобольского улуса, у которого не наберется и трех туменов войска, даже если он посадит на коней всех своих пастухов и подростков! Разве смеет он помышлять о захвате власти в Сарае, разве сможет он ей когда-нибудь дать хоть десятую долю тех богатств, могущества и блеска, к которым она привыкла? А если нет, то что ей за радость быть женой и утехой этого грубого, пропахнувшего лошадиным потом степняка с кривыми ногами и с лицом, похожим на перезрелую тыкву? Правда, он помог ей вырваться из рук изменников и убийц, и не стоило его раздражать, покуда нужна была его защита. Но теперь, если только ей не лгут глаза и зеркало, в помощи Айбек-хана, пожалуй, больше не будет надобности…

Упругим движением поднявшись с дивана и отведя назад свои смуглые руки, Тулюбек-ханум потянулась всем телом, как бы желая проверить его безупречную гибкость. Потом с удовлетворением поглядела на маленькие ступни своих стройных ног, схваченных у щиколоток обшлагами розовых шальвар, оправила складки темно-зеленого, шитого жемчугом халатика и приблизилась вплотную к висящему на стене серебряному листу, отполированному до зеркального блеска и лишь по краям, в виде рамы, украшенному резьбой и драгоценными камнями.

Зеркало покорно и беспристрастно отразило прелестное, почти юное лицо с огромными, завораживающими своей бархатной глубиной глазами, гордым разлетом тонких черных бровей и маленьким греховно-чувственным ртом. Нет, зеркало не лжет ей, не лгут и глаза! Тот, кто способен устоять перед ее красотою, — тот не мужчина! И она смело может рассчитывать на лучшего мужа, чем ничтожный и уныло-назойливый хан Айбек…

Но так ли ей нужен муж, даже могущественный и прекрасный, думала она, снова ложась на диван. Азиз-ходжа был красив и всесилен, он любил ее и не жалел для нее самых дорогих подарков. Но все же она была только его покорной рабой, его игрушкой. И в тот день, когда бы она ему наскучила, разве не мог он просто прогнать ее от себя, сделав предметом снисходительных сожалений и насмешек, или — что еще хуже — запереть в задних комнатах гарема, куда не ступает нога повелителя и где безотрадно доживают свой век нелюбимые и стареющие жены?

И разве всякий другой, кто станет ее мужем теперь, — будь он даже великим ханом, — не оставит всю власть и все радости свободы и жизни себе одному, снова посадив ее, как птицу, в золотую клетку?

Но ведь на царских тронах сидели и женщины! Разве после смерти Гуюк-хана не правила всей необъятной Монгольской империей его жена, Огуль-Гаймиш? Разве после Бату-хана не повелевала Золотой Ордой, хотя и недолго, хатунь Баракчина? Правда, обе они опирались на могущественную поддержку тех, кого дарили своей любовью… Они были мудры: если бы они согласились сделаться женами тех, чья поддержка была им нужна, царствовали бы не они, а их мужья! И разве не может так же мудро поступить она сама, Тулюбек-ханум? Ведь она не только жена убитого великого хана — в ней самой течет кровь Чингиса, она имеет двойное право царствовать!

Конечно, без помощи мужчины, обладающего умом, храбростью и силой, захватить власть в Сарае будет невозможно… Но разве не сказало ей это зеркало, что такой помощник у нее будет? И этим помощником должен стать, разумеется, не глупый хан Айбек, а тот, кого сразу указали ей и сердце и разум, едва только она начала обо всем этом думать…

На этом месте размышления ханши были прерваны появлением пожилой татарки, смотрительницы ее шатра. Низко поклонившись, она сказала:

— Пришел Айбек-хан, великая госпожа. Он желает тебе много лет счастливой жизни и просит позволения говорить с тобой.

— Пусть войдет, — с неудовольствием ответила Тулюбек-ханум, садясь на диване и оправляя халат и волосы.

Айбек-хан вошел. Это был высокий и грузный мужчина лет тридцати. Его некрасивое, побитое оспой лицо, сдавленное у висков, и впрямь напоминало попорченную дождями тыкву.

— Привет тебе, прекраснейшая ханум! И да умножит Аллах красоту твою, если только это возможно, — прикладывая руку ко лбу и к сердцу, вымолвил Айбек заранее приготовленную фразу.

— Пусть и к тебе будет Аллах неизменно милостив, благородный хан. Садись, прошу тебя!