Русь и Орда. Книга 2

– Царица небесная! – испугалась Ирина, думая, что мать теряет рассудок. – Это за то, что женат-то Иван Васильевич? Почитай, в монастырях и местов бы таким не хватило! Да и не было у нас с ним ничегошеньки, Богом тебе клянусь!

Но Аннушку это не удовлетворило. Расстегнув ворот летника, она сняла с себя золотой нательный крестик и протянула его Ирине:

– Целуй на том крест! На кресте поклянись, что ничего, опричь разговоров, промеж вами не было!

Ирина медлила, но видя, что глаза матери наполняются ужасом, а лицо постепенно белеет, она решилась:

– Целовала я его однажды… в тот миг, когда увидела, что Господь от него смерть отвел. Да едва ли он это и помнит… А больше ничего не было, в том спасением души моей клянусь и святой крест целую!

– Слава Христу и Пресвятой Деве, – с облегчением выдалось у Аннушки. – Не попустил, значит, Господь… Ну, теперь собирайся: поедешь погостить к сестре, в Елец. Сей же час велю закладывать возок. А невдолге, когда можно будет, сама за тобой приеду…

– Маменька, ужели же у тебя сердца нет? – с отчаяньем воскликнула Ирина. – За что ты меня отсюда гонишь?

*Гиль – чепуха, чушь.

**Черница – монашка.

– Не гоню, ласточка моя, а так надобно, нежно промолвила Аннушка, обнимая плачущую дочь. – Когда воротишься, я тебе все расскажу, а пока уезжай и верь, я лишь доброго тебе желаю.

– А за ним кто же ходить-то будет? Ведь он еще как дитя беспомощный, – сквозь рыдания вымолвила Ирина.

– О том не кручинься, донюшка! Я от него шагу не отойду, как мать ему буду, доколе он вовсе не поправится!

– И я его больше не увижу?

– Увидишь, коли сама захочешь, когда узнаешь всю правду. Поклянусь тебе, – никакой помехи в том чинить не стану! И сама скажу: люби его! Только сейчас ни о чем не спрашивай, золотко, а поцелуй меня крепко-крепко… вот так! И собирайся в путь.

Час спустя, полная недоумения, но несколько успокоенная последними словами матери, Ирина уже катила, в сопровождении Павла, по дороге в Елец.

Глава 32

Карач-мурза проснулся, когда уже смеркалось. Прежде всего он почувствовал, что лихорадка его оставила и что мысль работает ясно. Затем к этому присоединились сознание того, что раны почти не болят, и чувство здорового, давно не испытанного голода.

Несколько минут он пролежал неподвижно, наслаждаясь ощущениями возвратившейся жизни, потом повернул голову и увидел сидевшую на обычном месте, неясную в сумерках, женскую фигуру. Он разом припомнил все, что произошло накануне между ним и Ириной, но ему казалось, что спал он совсем недолго, может быть, только забылся на миг, и что разговор их ждет своего продолжения.

– Не уходи, радость души моей, прекраснейшее из творений Божьих, – с чувством произнес он. – Зачем ты мне не веришь? Не думай, что моими устами говорит болезнь: я вправду сын князя Василея Пантелеевича, клянусь тебе!

– Я верю тебе, Иван Васильевич, и знаю, что ты говоришь правду, – ответила женщина, наклоняясь к нему, и Карач-мурзе показалось, что он снова бредит: этот голос был ему незнаком и склонившееся над ним лицо не принадлежало Ирине, хотя и имело с нею много сходства. Может быть, это и была Ирина, но внезапно постаревшая на двадцать лет.

– Кто ты? – почти с ужасом спросил он.

– Я мать Ирины.

– Прости меня… ханум. Я не знал…

– Зови меня Анной Матвеевной. Я сегодня приехала и уже знаю все о тебе.

– Теперь, когда ты услышала то, что я сказал, думая, что рядом со мной сидит другая женщина, ты и в самом деле знаешь все, – не сразу ответил Карач-мурза.

– Я знала и прежде, нежели ты сказал.

– Когда могла ты узнать?

– Я помню, каким был князь Василей Пантелеевич тридцать годов тому назад. И, едва на тебя глянув, догадалась, что ты его сын. А остальное мне сказала Ирина.

– А где… Ирина?

– Она уехала.

– Как уехала? – заволновался Карач-мурза. – Куда уехала?

– К сестре своей, в город Елец.

– И она уехала сама, со мною даже не простившись?

– Нет, не сама… Я отослала ее.

– А, понимаю… Для тебя я поганый татарин! – возбужденно заговорил Карач-мурза. – Но зачем я буду молчать перед тобой о том, что ты уже знаешь? Я люблю Ирину, и она меня любит! Я приму веру своих отцов, вашу веру, и женюсь на ней, если только ты не думаешь, что сын князя Карачев-ского и внук великого хана Белой Орды плох для твоей дочери!

– Вестимо, я такого не думаю. Но ты не можешь жениться на ней, хотя бы и принял православную веру.

– Почто так?

– Иван Васильевич! Светик ты мой ясный! Верь мне, я, как сына родного, тебя люблю, и скоро ты узнаешь почему. И лишь доброго хочу и тебе, и Ирине, – у меня у самой сердце кровью исходит! Но давай завтра о том побеседуем. Ныне ты слаб еще, а то, что услышишь, тебя растревожит…

– Сегодня говори! Ведь это стократ хуже, – ожидать До завтра!

– Ну, хорошо, будь по-твоему… Ты не можешь жениться Ирине потому… что она сестра твоя.

– Бисмаллах! Что говоришь ты, женщина? Ты смеешься надо мной!

– Не смеюсь… Она дочь родного отца твоего, князя Василия. А как это случилось, слушай…