Русалия

«Стращаешь? Или цену себе набавляешь? Если мы будем долго торг держать, - ничего путного у нас не выйдет. А пойдем рука об руку, - весь мир перед нами на колени станет. Да и знаю я тебя как облупленного. Так что нечего тут кривляться передо мной. Собирай дружину».

- Собирай дружину, - слабо простонала княгиня, скорбно закатывая глаза под обитую крашеным в красный цвет тесом подволоку ²⁸³¹

.

- Да я уж дал наказ, - обжигая холодом неподвижных прозрачных глаз с немалым достоинством проговорил воевода. – Но чтобы нам время и людей не расточать, может, надобно позвать печенегов?

- Нет-нет-нет, - замахала на него руками Ольга, забыв о слезах. – Нельзя. Нужно самим управиться. Ведь против своих кровников идем. Многие и так скажут, что деревский князь по справедливости поступил, ведь Игорь, получается, дважды сплутовал. Пусть уж лучше говорят, что княгиня в горе мстить взялась.

Узкие губы придавали лицу Свенельда сходство с какой-то чревоземной животиной, впрочем не сильно подтачивая его странную красоту. Сейчас этих губ коснулась едва различимая улыбка:

- 

Люди разумные никогда не отдаются произволению чувств.

- Это ты знаешь. А тому грязному мужику, что у ворот мне в ноги бросился, вряд ли это известно. И хотя сам по себе тот мужик пустой скорлупки не стоит, неверно было бы забывать, что он – песчинка воли народной. А чтобы той волей помыкать, народ надобно не просто принуждать, но и обольщать. Так что не стоит попусту мужика испытывать. Не бери с собой иноземцев, - все-таки вроде как в своей семье сваримся. Шли гонцов к дреговичам, пообещай что-нибудь родимичам, уговори уличей (хоть после того, как ты их в последний раз обобрал, вряд ли они добром своих воев пришлют), так заплати, настращай…

Всего несколько дней ушло на то, чтобы собрать изрядную дружину (не такую, конечно, как при неудавшемся походе на Царьград) и двинуться на древлян. И все эти дни Ольга торопила Свенельда, а тот напротив мешкал, объясняя это необходимостью собрать как можно больше людей, ибо Искоростень уж очень хорошо укреплен, а взятие города всегда стоит пущей крови осаждающим.

Вот день настал. Киевская дружина, соединилась с дружинами подначальных князей у Лысой горы, которую некоторые называли еще Хоревицей, ибо предание гласило, что на ней стоял город одного их князей первоначальных полянских родов – Хорива. Теперь на этой горе помещалось огромное святилище с храмами, с величественными изваяниями русских Богов, набольшим из которых было, понятно, каменное изображение Вселенной-Рода. Однако уже при Олеге Вещем супротив русского Закона княжье и все воинство, приходя сюда, все чаще поминали одного только бородатого Громовержца. А теперь их потомки и вовсе называли это место Горой Перуна.

Без малого полторы тысячи конников, не покидая седел, оставались внизу, у подножия горы, недалече от княжеских курганов, в которых покоились останки прежних вождей. К святилищу поднялись только три десятка человек. Впереди вели под уздцы коня, на котором сидел четырехлеток Святослав. По одну сторону от него шел Свенельд, по другую мать – Ольга. За ними самые достопочтенные из князей да несколько прославленных витязей Игоревой дружины.

Сам холм в эти минуты представлял собой величественное зрелище, - огненная корона его высоких костров, окаймлявших четырехгранный столп, с вырубленным на нем изображением Единого, Непроявленного, Бесконечного, на многие версты была видна на север и на юг, на запад и на восток. Столп был увенчан четырьмя головами, следившие каждая за своей стороной света, так что не только людям издалече был зрим символ их понимания Предвечного, но и ему хорошо было видно все окрест: приглушенно рокочущую толпу внизу, мрачные курганы, большие и малые холмы, и на одном из них обнесенный высокой стеной Киев-град, белесые воды Днепра и Почайны, серые щетки лесов, синеющие и светлеющие подходя к небостыку, а между ними черные проплешины отдыхающих до весны нив, поднимающихся время от времени над ними каких-то крупных птиц, и, конечно, небо… пусть низкое, отяжелевшее от студеной воды, подчас высыпающейся из него то моросящим дождем, то редкой снежной крупой, но все равно обетованное.