Русалия

Оказывалось, что тем громаднейшим двором хозяйственная территория князя не исчерпывалась. Добрава с трудом могла осознать широту вещественности отданной во владение одному… ну, не одному, так нескольким людям. Этот громадный терем, соединенный крытыми переходами еще с несколькими домами поменьше! А вокруг постройки еще и еще… Ей вспомнилась отцовская изба, которая тоже имела несколько пристенков и прирубков, но крохотных, и этого вроде бы хватало для жизни. А забором у них (не таким, из бревен, а просто колючим тыном) обводили лишь огород и то только от зайцев. И никаких караульных избушек ни у кого, да и двери-то в избы никому бы не взбрело в голову запирать. А здесь (очень это Добраву удивило) засовы из железа… Конечно, дома, когда наступали настоящие морозы, приходилось ютиться в одной клети вместе с коровой, овцами и курами, но так было у всех, и каждый сам справлялся со своим хозяйством. А большие дела всегда проводили вместе: лес под пашню рубили и жгли вместе, сеяли вместе, жали вместе, если кому нужно было избу срубить — тоже всем миром наваливались. Здесь же явно все было не так, а как, пока еще Добрава распознать не могла.

Пока же Добрава пыталась установить, нет ли таких же особенностей, как в жизнеустройстве, и в местных моркови, репе, горохе и капусте, Ольга успела принять людей, прибывших из Хазарского каганата. То были не самые влиятельные торговцы Хазарии (наиболее мощные пополняли свой золотой запас посреднической торговлей и ростовщичеством, не выходя из дома) — Меир, Эзра, Иехуда Писоне, Давид Шуллам и жена его Серах, а с ними — теперь частый гость княжеского терема — Нааман Хапуш. Это, конечно, не было заправдашное посольство, да Ольга и не полномочна была бы его принимать, а тем более решать какие-то вопросы в отсутствие мужа и первых военачальников. Однако многие каверзы, как известно, прекрасно осуществляются без всякой показной мишуры. Беседа не была долгой, поскольку хазары только прибыли в Киев, им необходимо было отдохнуть с дороги и поскорее дать ход своим торговым делам, но к обеду они обещали вернуться.

И вот разодетая в пух и прах братия спускается с высоких ступеней главного крыльца, усаживается в красивую повозку, и в окружении многочисленной конной охраны, частью своей, частью предоставленной гостеприимной хозяйкой, под восхищенные взгляды замершего в отдалении люда отбывает с княжеского двора.

— Что ты, не слышал? — говорит Иехуда Писоне, подрагивая круглыми плечами от дорожной тряски. — Я вновь намекнул ей, что прими Русь нашу веру, — она получила бы в лице Хазарии не просто надежного союзника…

— Но, может быть, она что-то не так поняла, — прерывает его Эзра.

Взгляды Давида и Меира так же устремлены на Иехуду. А Нааман будто и не слушает их, глядя куда-то в сторону, только щурит в улыбке свои масляные глазки.

— Может, она, конечно, и дура, — пошевелив сросшимися бровями, смело вступает в разговор Серах, — но не до такой же степени. Она даже что-то такое пошутила, что, мол, подаренные нами греческие поволоки пришли к ней из Хазарии…

— Но нет… Что уже об этом говорить! — начинает раздражаться припертый напряженными взглядами Иехуда. — В конце концов не Ольга это решает. Сама она уже давным бы давно…

— О чем вы спорите? — наконец отзывается, все так же улыбаясь одними глазами, Нааман Хапуш. — Прямой путь не всегда самый короткий. Пусть наша воля придет к ним не напрямую, а через мертвого, через секту христианскую. Так дольше? Да. Зато здесь мы уже на середине пути: почти половина княжеской дружины — христиане. И Ольга явно…

— Но тогда их перехватит Куштантиния[110], - встрепенулся Давид Шуллам.

— …прилагает к тому усердие. — невозмутимо завершает фразу Нааман. — А Куштантиния, она только ходит вокруг да около этого куска, не зная как к нему удобнее подобраться…

— Вот нам и следует этим воспользоваться, — вновь ввертывает Шуллам.

— Вот, спасибо, Давид, — насмешливо кланяется ему Хапуш. — Именно это я и хотел сказать. И покуда сама рыжая ослушница еще толком не знает чего же она, помимо поволок и золота, хочет от Куштантинии, нужно поскорее предложить сосватать ее за греческого царя.

Лица всех находившихся в повозке словно окаменели, и только моргающие веки на застывших глазах напоминали о присутствии в них жизни. Первой нарушившей молчание была жена Давида Шуллама — Серах. Она негромко хрюкнула, и вдруг разразилась таким пронзительным хохотом, что даже лошади шарахнулись, и повозка подскочила на ухабе обочины. И тут же, точно спевшийся хор, ее почин подхватил дружный мужской смех.

Тем не менее ничуть не изменившись в лице, Нааман дождался, когда всеобщая оживленность иссякнет, уступив место любопытству, и тогда продолжил:

— Возможно, вам, прохлаждающимся в раю на Итиле, среди виноградников и цветущих лотосов, уже ничего не надо, может быть, вам достаточно того имущества, каким вы владеете?