Русофобия - десять лет спустя

как выражаются наши лидеры. Здесь уже речь идет не о тех или других территориальных изменениях, а о пресечении 1000-летней традиции: о конце истории России. И это логично: раз народ, создавший это государство, «раб», раз «Россия должна быть уничтожена», то такой конец — единственный разумный выход. Все возражения — это «имперское мышление», «имперские амбиции». И вдохновленные такой идеологией, политики раздувают за спиной друг друга сепаратистские страсти как диверсанты, взрывающие дома в тылу врага. То, что 10 лет назад было идеологическим построением, теперь стало мощной, физической разрушающей силой.

В прежней работе я обратил внимание на концепцию эмигранта-советолога А. Янова: Россия не может сама выработать план своего развития, за нее но должно сделать «западное интеллектуальное сообщество». Янов сравнивает эту задачу с той, которая стояла перед советниками генерала Макартура, командующего американской оккупационной армией в Японии после конца II мировой войны. Тогда эта идея показалась мне характерной как символ, знак того, что русофобские авторы мыслят уже в рамках концепции оккупации. Но сейчас бывший министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе[5] вполне по-деловому заявляет, что положительно отнесется к участию войск ООН в решении конфликтов внутри СССР («Правда», 21.VI.91 г.).

На мрачном фоне нашей жизни есть, однако, нечто положительное: череда драматических событий дает материал для сопоставления их с некоторыми из обсуждавшихся выше идей — появилась возможность экспериментальной проверки. Например, такой центральной для всего течения концепции, как «русский фашизм»?

«Русская идея реализуется как фашизм», «русские — расисты». Как выразителей тенденций всего народа часто выбирают писателей-«деревенщиков».

Писатели-«деревенщики» — расисты, это любимая тема радио «Свобода».

«Разве Белов, Астафьев — националисты?» —

спрашивает Померанц.

«Для них москвич чужак, почти иностранец; женщина, которая увлекается аэробикой, — шлюха. Бред, но он отвечает сознанию нескольких десятков миллионов, выдранных из деревни и распиханных по крупноблочным и крупнопанельным сооружениям».

«Почвы нет, а есть движение новых варваров, внутренних „грядущих гуннов“. Другой автор: „Та мораль, которую несет Астафьев, есть доведенная до анекдота, но типичная для всего движения смесь: декларируемой любви — и осуществленной ненависти“. „Черномазыми“ кличут по России человека вида нерусского, а тем паче кавказского, торгаш он или не торгаш, неважно; а еще кличут „чучмеком“ и „чуркой“, если он по виду из Средней Азии». Автор якобы сам слышал, как дворники у одного универмага говорили, что «черномазых» надо давить, как тараканов. Теперь страсти разыгрались, власть ослабла, и мы могли бы видеть, как русские фашисты преследуют и громят «чучмеков».

Но вот жалуется «русофон» (русскоговорящий) из Кишинева:

«В моем подъезде начертано крупно: чушки, уходите домой. Чушки — уличный синоним русофона».

Не русские же скандировали в Кишиневе:

«Чушки, проводите свой митинг в Сибири», —

и кто-то другой забил насмерть русского юношу за то, что на улице говорил по-русски. Не русские несли плакаты:

«Мигранты, вон из Литвы»,