Русофобия. История изобретения страха

Оптика наблюдателей тенденциозна, а взгляд часто предопределён господствующими ожиданиями, опасениями, настроениями. Соответственно, механизмы формирования национального мнения коррелируются скорее с необходимостью национального самосохранения и самопознания, нежели с необходимостью объективного научного изучения Другого. Ален Безансон, рассуждая о книге Мартина Малиа о России, подчёркивает, что эта книга оказывается в конечном счёте историей не только России, но и всего западного мира, поскольку все его оценки неразрывно связаны с историей того самого Запада, которому они принадлежат[88]. Сам же Безансон вынужден признать, что «европейские оценки зависят более от эволюции самой Европы, нежели от состояния тех стран, которые этой оценке подвергаются»[89].

Можно согласиться с утверждением Ш. Корбе, что мнение, формируемое одной нацией о другой, является одной из форм национальной защиты. С его помощью каждая нация защищает свои собственные национальные интересы (так, как они понимаются в каждый конкретный момент). Соответственно, примат национального интереса нивелирует объективность восприятия, а превратности и перипетии истории разрушают преемственность восприятия, подчиняя его конкретной исторической ситуации и доминирующим в обществе идеям[90]

.

Поэтому, как точно отмечает российский исследователь А. И. Миллер, «в дискурсе, созданном и воспроизводимом на Западе, Россия не может лишь по собственной воле изменить свою роль и свой образ. Не Россия поместила себя вне Европы, и не только от России зависит это преодолеть»[91].

Итак, образ России и русских, создаваемый иностранцами, являлся не только и не столько результатом реального изучения нашей страны, сколько самообразом, автопортретом. Как отмечает Анатоль Ливен, «каждой стране нужен собственный идеализированный образ — не для самовосхваления, напыщенности и надменности (как это часто, к сожалению, бывает), а в качестве основы идентичности и стабильности, стремления к общему усовершенствованию»[92]. И этот идеальный самообраз можно создать на основе антитезы, противопоставив своему идеалу антиидеал, самообраз в негативе. Именно таким самообразом в негативе, искажённым отражением в кривом зеркале и является для Запада Россия.

В рамках любой культуры, любого мифа или сказки Добро всегда борется и противостоит Злу. Соответственно для Запада его самоутверждение как гаранта и защитника положительных начал осуществлялось через активное противоборство с Россией. В результате Запад механически повторяет суждения и заключения, сделанные в XV–XVI веках первыми ступившими на русскую землю европейцами, не пытаясь исправить эти заблуждения и ошибки.

Активизация интереса к России в эпохи кризисов и перемен

Интерес к России активизировался и активизируется в моменты кризисов и перемен в самом западном обществе. Как справедливо отмечает И. Нойманн, попытки создания из России антагонистического Другого «проистекали из ощущения непрочности воображаемого европейского „Я"»[93]

.

Поэтому как русофобия, так и русофилия являются отражением внутренних проблем Другого, проблем его собственной идентичности. По словам М. Малиа, «Россия в разное время демонизировалась и обожествлялась западным мнением не столько из-за её реальной роли в Европе, сколько из-за страхов и разочарований, надежд или чаяний, порождённых в европейском обществе его собственными проблемами»[94].

Собственные самооценка и самовосприятие являются важнейшими факторами восприятия Другого[95]

. Для сохранения своей идентичности, удержания ускользающих основ и почвы под ногами нужна была точка опоры. Такой точкой опоры зачастую выступала Россия. Так было во времена «открытия» европейцами Московской Руси, когда само европейское общество находилось в состоянии системного кризиса: турецкая угроза, религиозный раскол и войны, начало колониальной борьбы. Например, немецкий историк Дитер Гро в своей книге «Россия и самосознание Европы», впервые опубликованной в 1961 году и так и не переведённой до сих пор на русский язык[97], отмечал, что конструировавшийся в Европе на протяжении последних трёх столетий образ России был неразрывно связан с представлениями Европы о самой себе, а точнее, с кризисом этих представлений, наиболее остро обозначившимся на рубеже XVII–XVIII веков[96].

Так было в XVIII столетии, в эпоху Просвещения, накануне бурных перемен конца века и Французской революции. Как подчёркивает Л. Вульф применимо к XVIII столетию, в конструирование Восточной Европы европейцы «вкладывали столько интеллектуальной энергии потому, что дополняющая её конструкция, Западная Европа, была весьма неустойчивой»[98]. Так было на протяжении «долгого XIX века», в XX веке и вот уже и в XXI столетии.