Русская дива

Медленно скатившись на своем «жигуленке» по склону котлована, Анна остановила машину в нескольких шагах от отца. Со дня похорон матери они виделись лишь раз в год, на кладбище, в годовщину ее смерти. Но даже там, у могилы матери, когда Анна попробовала заговорить с отцом, он, дыша водочным перегаром, отрезал враждебно: «Оставь меня в покое!» — и ушел. А последние два года он пропускал и эту дату…

Выключив мотор, Анна вышла из машины и шагнула к отцу.

Конечно, он увидел ее, но продолжал молча и еще старательней стучать обернутым в войлок молотком по куску железа, похожему на заднее крыло «мерседеса». Анна молча смотрела на отца. Небритый, непричесанный, седой. Заросшая шея, выцветшая ковбойка, грязные штаны с пузырями на коленях, стоптанные туфли. И запах водочного перегара. И глаза, избегающие ее взгляда.

Наконец он перестал стучать, взял эту железяку и пошел с ней к остову разобранной машины, приложил ее над задним колесом, а затем вытащил из-под навеса сварочный агрегат, нацепил на голову маску-щиток и собрался не то приварить, не то припаять эту железяку. Она подошла к нему:

— Папа, нам нужно поговорить.

Он молчал. Скорее всего, он уже понял, что раз она приехала сюда, в «Яму», то простым «оставь меня в покое!» от нее не отвяжешься. Но он молчал, меняя горелку на сварочном аппарате.

— Ты слышишь?

— Ну, слышу. Говори. Чо надо-ть?

— Я хочу уехать.

Он безразлично пожал плечами.

— Насовсем, — сказала она. — В эмиграцию.

Он чиркнул огнивом, и горелка вспыхнула узким, шипящим голубым огнем.

— Папа!

— Да езжай куда хочешь! Только отстань! — сказал он и начал приваривать эту железяку к остову машины.

Она тронула его за плечо:

— Папа, мне понадобится твое разрешение, ты же знаешь. Они не выпускают без согласия родителей.

И вдруг он повернулся к ней, отбросил со лба щиток, и в его голубых глазах она увидела такое же, как в сварочной горелке, бело-жгучее пламя. Он сказал, как плюнул:

— Я тебе не папа! Не папа! Поняла?

— Нет! — ответила она, покачав головой. — Ты можешь звать меня еврейской подстилкой, жидовской шлюхой — кем угодно! Но, кроме меня, у тебя нет никого в мире.

Он отвернулся и стал опять приваривать свою железяку. Только шов пошел не прямой — рука дрожала.

— Папа… — тихо произнесла Анна. — Скажи мне честно: тот сосед, который в тридцать пятом написал на тебя донос в гэбэ, он был еврей?

Отец молчал, продолжая свою неровную сварку. Анна с силой дернула его за плечо, развернула лицом к себе:

— Ну скажи! Признайся! Ты ненавидишь евреев, потому что сорок лет назад какой-то жид написал на тебя донос в КГБ! Так? Да?

— Отстань! — Он вырвал плечо и отвернулся, упрямо продолжая сварку.

Рев пролетевшего по озеру катера ударил ей в уши, а глаза заболели от пламени отцовской горелки. Но она думала не о себе, она думала о нем. Вот уже сорок три года его душу выжигает пламя бессильной злости.

— Отец, давай выпьем, — вдруг сказала Анна. От удивления он даже повернулся к ней:

— Что?

— Давай выпьем, папа. Пойдем.

Он выключил горелку и выдохнул хрипло:

— Поздно, Анна. Сгорел я на хер!

— Папа! — Анна порывисто обняла отца, прижала к себе и вдруг почувствовала, какой он маленький и легкий — как ребенок. И еще — что он плачет, уткнувшись небритой щекой в ее плечо.

— Папа!..

— Поздно, дочка… Поздно… Сгубили они мне жизнь… — Он оторвался от нее, кулаком утер мокрое лицо.

— Евреи или КГБ? Подумай, папа!

— Одно дерьмо!.. Вы, это… Вы хотите ехать — ехайте. Из этой сраной страны — ехайте, конечно. Ты видишь, что они с моей жизнью сделали? Ехайте, я вам все подпишу. А только выпустят вас? Твой-то ученый…

— Я одна хочу ехать, папа.

Он отстранился, посмотрел ей в глаза:

— Без еврея-мужа кто ж тебя пустит?

Но она оставила этот вопрос без ответа, сказала:

— Папа, мне нужна твоя помощь. Есть один человек в КГБ, полковник Барский. Мне нужно знать о нем все, абсолютно

все, понимаешь? У тебя же остались друзья в этой конторе. Я имею в виду твоих шоферов в гараже КГБ. А шоферы всегда знают все о своих хозяевах…

Он покачал головой:

— Нет, Аня. С этой конторой в такие игры не играют.

Анна властно взяла отца за ворот ковбойки:

— Отец, посмотри на себя! Они изговняли всю твою жизнь и выбросили тебя в эту помойку. Они, а не тот сосед! А теперь они лезут в мою жизнь, чтобы сделать со мной то же самое! Ты хочешь, чтоб я стала стукачкой и гэбэшной шлюхой? Ты позволишь им сделать это?

— Эй! — крикнул сверху Лопахин. — Только без рук, принцесса! Даже Корнелия не поднимала руку на своего папу, короля Лира!

— Пошел в задницу! — негромко огрызнулась Анна.

— Тихо, Аня! — испугался отец. — Осторожно при нем-то. Он же сам гэбэшник!

Анна усмехнулась:

— Еще бы! Иначе вас бы тут давно закрыли! — И крикнула наверх, Лопахину: — Ваня, я отца забираю на пару дней, у нас семейное торжество!

8