Русская дива

Конечно, будь на его месте любой иной офицер КГБ, он бы спокойно положил эту кассету в карман, зная, что отныне может легко шантажировать Анну и заставлять ее таскать для него каштаны из мира еврейских активистов и диссидентов.

Но у Барского были совершенно иные планы. Ему не нужна была заурядная стукачка, действующая по принуждению. Улыбнувшись, он достал из кармана кассету и одним движением пальца послал ее по столу Анне. Так гроссмейстер со снисходительной улыбкой и даже удовольствием жертвует ладьей для будущего, но еще неизвестного противнику прорыва к ферзю.

— Пожалуйста, Аня, — сказал он великодушно. — Раз вы просите. Там, кстати, и нет ничего ужасного. Все, что ваш муж говорит об ученых, мы давно знаем.

Анна поспешно положила кассету и магнитофон в сумку. Она чувствовала, что и эта суетливость, и просительный тон ее, и даже великодушие Барского — все это неправильно, ужасно и будет, скорее всего, иметь для нее самые роковые последствия. Но она ничего не могла поделать с собой, ей хотелось немедленно, сейчас же сбежать отсюда и сжечь, уничтожить эту позорную кассету, словно ее никогда и не было.

Она встала и сказала не поднимая глаз:

— Я могу идти?

— О, конечно, Анна Евгеньевна, — по-джентльменски поднялся Барский. — Если вы действительно торопитесь. Я вам как-нибудь позвоню.

12

— Папа, а что такое жидовка? — спросила за ужином шестилетняя Ксеня.

Рубинчик и Неля, его жена, замерли от изумления, но Ксеня, как ни в чем не бывало, продолжала возиться ложкой в картофельном пюре. И только трехлетний Борька заметил оторопь родителей и, сидя на своем высоком стуле, с неожиданно взрослым интересом уставился на них.

— Где ты это слышала? — спросил наконец Рубинчик у дочки. Объяснять детям значение новых слов, которые они подхватывали то с телевизора, то на улице, всегда было его обязанностью. Но это слово…

— А мы сегодня в садике пели «Пусть всегда будет солнце». Я пела громче всех, а воспитательница сказала: «Тише, жидовка!» — И Ксеня внимательно посмотрела на отца своими темными вишневыми глазками. — Что такое жидовка?

Рубинчик еще искал в голове какое-нибудь нейтрально-уклончивое объяснение, когда Неля вдруг сказала:

— Это плохое слово, Ксеня. Ты же знаешь: плохие люди всегда завидуют хорошим людям и придумывают им плохие названия, чтобы обидеть. Вот и нам, евреям, они придумали это плохое слово. Ешь.

— Я не хочу быть еврейкой, — ответила Ксеня, жуя картофельное пюре и не обращая внимания на дальний шум поезда за окном.

— Почему? — спросил Рубинчик.

— Потому что все дразнят: «еврейка, еврейка, убила Христа!» Можно, я не буду еврейкой?

— И я! — категорично заявил Борька и даже закрутил головой из стороны в сторону. — И я не буду! Совсем!

Ночью, когда дети спали, Неля, лежа с Рубинчиком на их семейном ложе — диван-кровати, который они раскладывали на ночь в гостиной, — говорила, глядя в потолок:

— Работать стало невозможно. Родители забирают детей из моего класса. Моего лучшего пианиста Витю Тарасова директор консерватории вычеркнул из конкурса только потому, что он мог взять первое место, а его учительница — я, Рубинчик! Еврейских учеников срезают на экзаменах и отчисляют. Директор мне сказал: «А зачем на них деньги тратить? Рано или поздно они все равно уедут в Израиль». Так и сказал — мне, представляешь! И так — всюду. Я не знаю, что делать. Половина моих подруг уже уехали. Но с твоей профессией…

— Я никуда не уеду! — резко, даже резче, чем ему бы хотелось, ответил Рубинчик и встал, взял с тумбочки пачку «ТУ-134» и, набросив на голые плечи пиджак, вышел на узенький балкончик, заставленный пустыми банками, автомобильными шинами и старыми игрушками Ксени и Бориса. Он никогда не курил в квартире и, даже выйдя на балкон, всегда проверял, перед тем как закурить, плотно ли закрыта форточка в окне детской комнаты. Вот и сейчас он по привычке тронул рукой эту форточку, прижал ее, чтобы дым от сигареты не пошел к детям, и только после этого чиркнул наконец спичкой и жадно затянулся.

Россыпь одинаковых шлакоблочных восьми- и шестиэтажных «хрущоб», запаянных по швам какой-то черной мастикой и оттого похожих на костяшки домино, лежала перед ним в серой мгле подмосковного поселка Одинцово. За домами, на пустыре, темнели два ряда кооперативных гаражей, там стоял и его, Рубинчика, старый «Москвич». А дальше был лес, пересеченный железной дорогой, по которой так часто проходят поезда, что Рубинчики и все остальные жители этого района уже не слышат их.

Но сейчас, среди ночи, Рубинчик и услышал и увидел очередной поезд и вдруг, впервые за четыре года жизни в этом поселке, понял, что все поезда, проходящие мимо его дома, катят на Запад! Да, четыре года — ежедневно и даже ежечасно! — проходят под его окнами поезда, клацают колесами, как вот этот поезд, и зовут его гудками, и за желтыми пятнами окон увозят из России евреев и их детей — от антисемитских анекдотов, от процентной нормы и от этих неразрешимых вопросов: «Папа, а что такое жидовка?»