Читаем Русская дива полностью

Русская дива

Эдуард Владимирович Тополь , Эдуард Тополь

Он задохнулся, нет, он просто перестал дышать, слышать и видеть что-либо вокруг себя, он забыл свою великую миссию и предназначение быть Учителем, Жрецом, Поэтом соития и Первым Мужчиной, потому что Наташа — этот юный подснежник, этот ребенок — оказалась сама и Жрицей, и Учителем, и кем угодно, а еще точнее — все ее тело оказалось просто единой узкой и жаркой горловиной страсти и фантастическим инструментом экстаза, наполненного, как органола, какими-то мягкими внутренними молоточками и струнами, которые, не выпуская его из себя, стали пульсировать по всему стволу его ключа жизни, и трогать его, и обжимать, затевая какую-то свою, неземную, ритмическую мелодию…

Но вдруг мощные барабаны, грохот и гром не то ледохода, не то грозы вмешались в эту мелодию — все громче, грубей, диссонансом.

Рубинчик рухнул с небесных высот на койку и понял, что это снаружи кто-то грохочет кулаками в дверь.

— Подожди, стучат, — сказал он Наташе.

— Нет! Не двигайся! — шепотом закричала она, прижимаясь к нему всем телом и ускоряя свою скачку.

— Открывайте, милиция! — раздалось за дверью вмеcте с громовым стуком.

Рубинчик дернулся, хотел крикнуть, что они, наверно, ошиблись номером, но Наташа неожиданно сильными руками зажала ему рот, ее ноги обвили его бедра судорожно-цепкой хваткой, а ее тело, ставшее будто единой пульсирующей и алчущей мышцей, еще яростней ускорило темп своей безумной гонки.

— Молчи! Молчи! Молчи! Молчи! — в такт этой скачке жарко шептала она ему в лицо.

Мощный удар сотряс стены и сорвал дверь с металлических петель, какие-то люди в милицейской форме ворвались в номер, осветили его яркими вспышками фотоаппарата и электрических фонариков и оглушили Рубинчика торжествующими криками:

— Ага! Наконец-то!

— Вот и все, товарищ Рубинчик!

— Подъем, блядун!

— Паскудник сраный!..

Рубинчик ошарашенно переводил глаза с одного милиционера на другого, не в силах освободиться из клещей Наташиных объятий, а кто-то тем временем уже включил свет, кто-то уже сидел за столиком, заполняя милицейский протокол, и кто-то тащил с него Наташу, продолжая материться:

— Ну, вставай, гад! Отблядовался! Хватит! — И, властно взяв Наташу за волосы, крикнул ей: — Да отпусти ты его, Наташка! Все уже, наигралась!

И Рубинчик все понял.

Впрочем, нет, не все.

Он не понял ни тот момент, когда они отдирали от него Наташу, ни значительно позже, когда снова и снова прокручивал в уме весь этот день и всю эту мерзкую сцену, — он не понял, почему эта Наташа, гэбэшная, видимо, блядь и проститутка, прижималась к нему всем своим прекрасным, легким, жадным и еще пульсирующим телом, плакала и кричала: «Нет! Нет! Вы же обещали прийти через час! Уйдите, сволочи! Я люблю его!»

Зачем она кричала? Ведь этого не нужно было для их милицейского протокола.

— Одевайтесь, гражданин Рубинчик, — презрительно сказал сорокалетний кареглазый мужчина в хорошем импортном костюме, когда три милиционера выволокли Наташу из номера — рыдающую и даже в коридоре кроющую их матом за то, они же «обещали прийти через час, а пришли когда?!».

— Кто вы? — спросил Рубинчик, разом ощутив в этом человеке с медальным профилем крепкого, словно из ореха, лица властность крупного начальника и холодную, нерастопимую враждебность.

— О, извините! — усмехнулся тот с издевкой. — Я вошел, не представившись! Но ничего. Всему свое время. А пока надевайте штаны!