Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология

Мне совершенно все равно – Где совершенно одинокой Быть, по каким камням домой Брести с кошелкою базарной <…> Мне все равно, каких среди Лиц ощетиниваться пленным Львом, из какой людской среды Быть вытесненной – непременно – <…> Камчатским медведём без льдины Где не ужиться (и не тщусь!), Где унижаться – мне едино. Не обольщусь и языком <…> Мне безразлично – на каком Непонимаемой

быть встречным!

6

Характерная тропика ИП служит реализации его основных установок – как собственно смысловых, так и синтаксических. ИП тропогенно по своей природе, будучи в этом смысле одним из наиболее органичных проявлений общепоэтической установки на мета-форизм = пере-носность = «езду-в-незнаемое».

Наиболее активен в тропеическом отношении элемент «виртуальное иное», создающий необходимое сопряжение двух далековатых идей: «реального своего» и «мыслимого другого». Коренится эта оппозиция уже в самой неопределенности субъекта действия – принципиальной в абсолютных инфинитивных конструкциях (Грешить бесстыдно, непробудно…) и близких к ним безлично управляемых (Отрадно спать, отрадней камнем быть), несколько менее острой – в инфинитивных рядах с контекстно проясняемым субъектом:

Светить всегда,

светить везде, до дней последних донца, светить – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой – и солнца ! (Маяковский; 1920)

Модально-альтернативное мерцание лирического «я» ИП – одновременно «человека вообще» и более или менее конкретного «другого» – задает некий метафоризм первой степени, каковой может далее наращиваться, например, приписыванием неопределенному субъекту «чужих» характеристик. Так, у Блока вслед за по-декадентски двусмысленным, но все же приемлемо «своим» грешить появляются явно «чужие» предикаты вроде обмерить и переслюнив купоны <…> в тяжелом завалиться сне, указывающие на типового «русского мещанина».

Устремление от реального своего к виртуальному чужому обладает богатым потенциалом переносности.

В плане смежности перенос может реализовываться буквальным – пусть мысленным и даже метафорическим – пространственным перемещением:

Одной волной

подняться в жизнь иную (Фет); Перенестись туда, где ливень (Пастернак); Из зала прыгнуть в полотно (Симонов); Так жить, как едут эти вот на дачу

(Межиров); Возить «налево» лес и щебень (Гандлевский).

Часто это осуществляется с помощью соответствующих готовых предметов – транспортных средств: фетовской ладьи, пастернаковской пролетки; подразумеваемого у Межирова и Гандлевского грузовика, подверженного качке океанского лайнера у Бродского.

В плане сходства перенос предрасполагает ко всевозможным приравниваниям – параллелизмам, наложениям, сравнениям, метафорам, метаморфозам.

Два основных способа переноса в иное переплетаются друг с другом: поднявшись в жизнь иную, фетовский избранный певец и сам становится/оказывается иным. Так взаимодействие метафорического принципа с метонимическим образует ядро инфинитивной образности и, как правило, подразумевает метаморфозу – виртуальное превращение в иное.

Инфинитивные структуры тяготеют и к гиперболике. И само «иное», и модальное устремление к нему часто мыслятся как нечто «б'oльшее»: возвышенное, далекое, мощное (подняться, прыгнуть, светить всегда) или как «преувеличенно меньшее» (отрадней камнем быть). Собственно, гипербола встроена уже в характерную для ИП однородно-перечислительную структуру, коннотирующую «множественность, интенсивность». В строках типа пастернаковской Опять трубить, и гнать, и звякать интенсивность перечисления вторит интенсивности перечисляемых действий, а в сологубовском «Не быть никем, не быть ничем…» та же перечислительность акцентирует установку на самоумаление.