Русская канарейка. Голос

Вдруг обнаружил розетку звонка, прибитую ниже человеческого роста. И как толкнуло: это отец для нее низко прибил, в ее детстве, да так и осталось. Она подбегала – ранец за плечами, коньки в мешочке, шапочка набекрень, давила пальцем на кнопку, но самого звонка не слышала. (Или слышала? или что-то как-то она все же слышала – не только когда ее ладони свободно раздвигали твою грудь?)

Он позвонил, подождал, опять позвонил, холодея при мысли, что его прилет сюда может оказаться вполне бесполезным, что ее отец не обязан сидеть дома в ожидании неизвестных посетителей. И уже по привычке прокручивал все варианты подобного фиаско, уже перебирал планы – как поступит в этом случае… Но тут за стеклом веранды стал вырастать – как оперный Мефистофель из подпола на сцене – высокий, с залысинами, грузный мужчина. Руки – в одноразовых перчатках, и обе заняты. В одной – мешочек, в другой – пинцет. Отец, конечно, отец – с первого взгляда. Видимо, из подвала явился: она рассказывала, что в подвале у папы целая птенческая лаборатория.

– Простите, не сразу звонок услышал, – сказал хозяин и вопросительно умолк.

– Илья Константинович… – Леон поднялся на ступень крыльца, потом на вторую. – Я так волнуюсь и так долго объяснять, кто я, что проще сразу меня впустить.

– Так, пожалуйста, входите, – ответил тот, но не сразу, а два-три мгновения спустя, будто ему, как и его дочери, требовалось время, чтобы понять и, главное, принять информацию.

Повернулся и вошел в дом, Леон за ним, сразу окунувшись в плотный птичий воздух, пощелкивание, посвистывание, картавые разговорчики, что доносились отовсюду, обволакивая дом переливчатым коконом… Миновали веранду с развешанными по стене полынными вениками, коридор, дверь в кухню (вот высокие пороги, на которых она любила сидеть в детстве, вот печка, рассевшаяся обоюдокруглым брюхом разом на обе комнаты, все узнаю, узнаю, узнаю…) и вошли в гостиную.

Леон остановился на пороге.

Вот это да! – восхитился мысленно. – Вот это птичий Вавилон, треличий-свирелистый, овсянистый воздушный пирог!

Во всех углах комнаты громоздились пирамиды канареечных клеток, а у глухой стены могучей резной волной застыло нечто величественное… из второго круга Дантова «Ада» – видимо, то, что старательно, с узористыми подробностями рисовала прутиком на мокром песке Айя: дубовая исповедальня из ташкентского костела, наследство дяди Коли Каблукова. В этой комнате, подумал Леон, наверное, десятилетиями ничего не меняется: круглый стол с «парадными» стульями; нечто вроде топчана; огромная пальма в кадке, лохматой башкой в потолок; умятое-размятое кресло с цветастой подушкой под поясницу и очень неплохое, явно старинное бюро, которое сильно бы понравилось Кнопке Лю.

Наверное, летом, подумал он, эти два просторных окна загружены листвой по самую макушку, в них и сейчас густая графика ветвей, и потому в комнате всегда горит люстра, а в углу над столом чудесно теплится высокий торшер с цветастым (таким же, как подушка в кресле) матерчатым балдахином.

– Я, знаете, немного занят сейчас, – просто сказал хозяин. – Я у птенцов в подвале. Недавний приплод, рассаживаю по клеткам. Но если вы согласны подождать минут десять, то после мы бы могли…

– Конечно, конечно! – воскликнул Леон.

– …позавтракать и выпить чаю. Я сам еще не удосужился.

И пошел из комнаты – странноватый, слегка заторможенный сутулый человек, так легко оставлявший в своем доме незнакомца. Но в дверях обернулся – рывком, пружинисто, всем телом, будто неожиданно вспомнил важное. Спросил:

– Моя дочь? С ней все в порядке?

Чем просто оглушил Леона.

– Илья Константинович… – пробормотал он. – Я полагаю… Я уверен, что в данный момент она…

…В данный момент ты понятия не имеешь, где она обретается.

– …надеюсь, что она вполне благополучна.

…Если можно назвать благополучной девушку с подобным шрамом на спине.

– Я как раз привез вам от нее подарок, – заторопился Леон, – и привет.

Расстегнул и развязал рюкзак, выгреб со дна, из-под тощей стопки вещей, медную птичью мини-карету:

– Забавная, правда?

А заодно привет от брата Яши.

Илья Константинович молча разглядывал гостя, как бы вынуждая его держать на весу изящную кружевную вещицу.

– Нет, – наконец проговорил он. – Не забавная. Тут что-то не то. Вряд ли ей пришло бы в голову что-то мне передавать. И к канарейкам она довольно равнодушна. К тому же дня три назад я получил от нее записочку на телефон. И никакой клетки, никакого привета. И никакого вас… Я скоро вернусь, – спокойно заключил он. – У вас есть минут десять на коррекцию: кто вы и что вам нужно. А чай получите при любом раскладе.