Русская канарейка. Голос

Снизу поднялся запыхавшийся Илья Константинович: в одной руке медная походная клетка с молодым кенарьком – желтый прыгучий вымпел за красноватой медью витых прутьев; в пригоршне другой руки – какие-то пакеты.

– Вот, – сказал, преодолевая одышку. – Авантюра, конечно же, безумие! Смотрите, не погубите птицу, сразу же, сегодня… нет, уже завтра, к сожалению, – обратитесь в общество канароводов. Вам все объяснят. А пока коротенько…

И уже на ходу, по дороге к машине, давая краткие указания и засовывая в карманы куртки Леона мешочки с кормом:

– Это поилка, в красной коробочке, пинцет – на первое время. Но главное, идите к профессионалам! Не пускайте на самотек!

Леон принял клетку, в которой глазками-бусинами бойко постреливал по сторонам Желтухин Пятый, пожал теплую, мягкую большую ладонь, исполненную какой-то бесконечной, уютной птичьей ласки. И, оглянувшись на суровый профиль водителя в окне машины, отрывисто проговорил:

– Илья Константинович, напоследок… Я об одном прошу. Только напишите ей: Париж, рю Обрио, четыре. Париж. Обрио. Четыре. Запомните? Ведь это можно?

– Это – можно, – засмеялся тот. – Это, конечно, можно…

И когда Леон уже сидел в такси, бросив под ноги рюкзак и придерживая на колене клетку с кенарем, Илья поднял над головой сцепленные замком руки и, потрясая ими, несколько раз крикнул:

– Идите к профессионалам! – страстным, грознозаклинающим тоном, каким проповедник произносит: «Покайтеся!»

3

На сей раз все было просто: никаких предварительных звонков, никаких пируэтов вокруг да около, никакого порученца Джерри. Ни свет ни заря явились – парочка гусей – пролетом из Женевы.

В половине шестого утра властно и басовито гуднул дверной звонок. Леон вскочил и двумя легкими прыжками оказался у двери. Он догадывался, кто там, – Шаули, вот кому никогда не требовались консьержи, чтобы проникнуть в дом: любые калитки, любые ворота и двери, любые замки сами собой открывались при его приближении. И все же, приникнув к глазку, Леон два-три мгновения изучал обоих, словно кто-то мог так искусно их загримировать, что он обознался бы. Стоят суровые мужчины в плотных серых плащах, лица – как обычно в дверных глазках – кирпичнощекие да лопатолобые; глаза-пуговицы и грудь колесом.

Значит, всполохнулись. Значит, всерьез пошло. Значит, двое на одного.

Вздохнул и открыл дверь, молча впуская гостей – заспанный, с отекшими со сна веками.

– Надень трусы, мальчик, – сказал Шаули.

– Иди на фиг, – буркнул Леон. Повернулся и пошлепал в душ.

Минуты три сквозь шум воды ничего не было слышно, потом в приоткрытую дверь ванной внедрилась густобровая круглая башка, на щеках – галантные ямочки:

– Кенарь, в какой банке кофе?

– Господи, ну вы можете пять минут потерпеть, я уже выхожу!

– Ладно, не груби, – добродушно отозвался Шаули. – Люди с поезда.

Леон выключил воду и в наступившей тишине услышал глуховатый голос Натана в кухне:

– Не заводи его, у него сегодня длинный рабочий день…

– У меня тоже, – насмешливо ответил Шаули.

Вот интересно, ведь сказано просто так

– откуда же всегдашнее ощущение, что Натан досконально осведомлен во всем, и даже в его, Леона, расписании?! У него и правда на одиннадцать назначена деловая встреча на RFI, потом репетиция с Робертом, потом щекотливые переговоры с типами из Кембриджа, где в скором времени он должен петь в часовне Кингсколледжа небольшую, но довольно сложную программу, а вечером – участие в благотворительном концерте. (На редкость бестолковые организаторы, Фонд инвалидов детства: дважды меняли площадку, трижды перекраивали программу, и уже хочется послать их подальше, но… пресса, телевидение, общественный резонанс… больные дети, наконец.)

В последние дни он печенкой чуял, что из конторы могут нагрянуть в любую минуту, но не думал, что это произойдет столь молниеносно. Видать, с его возвращения из Таиланда на полную катушку запущены были все мощности; вполне возможно, у них накопилось достаточно материала, чтобы сопоставить факты, сделать выводы и планировать операцию. Хотя существует и крошечное допущение, что заехали они просто по пути из Женевы, где на судьбоносных переговорах незримо сопровождали упорно движущийся к цели ядерный обоз фанатичных иранцев.

Жаль, что сегодня навалились, думал он, ожесточенно растираясь полотенцем. Именно сегодня хотелось бы выспаться. В такие пасмурные дни голос просыпался не сразу, капризничал, увязал в вате, норовил просочиться в песок…

Следующие полчаса он варил гостям кофе, а потом они по очереди принимали душ – в отель раньше двенадцати не сунешься. Натан плохо выглядел: серое усталое лицо, одышка и какое-то замедленное безразличие в жестах. У Леона сердце сжалось нехорошим предчувствием, и он подумал: ну почему, почему бы тебе не отвалить из конторы? Сколько лет Магда упрашивает…