Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Очевидно, Л. Н. Толстой предчувствовал, что жизнь «прогрессивного человечества» будет развиваться по иному сценарию, не соответствующему его принципу «сознательной разумности». В одном из разговоров со своим зятем, М. С. Сухотиным, он однажды заметил: «Вот еще, милый мой, что мне вам хотелось сказать. Очень естественно, что вы, сидя теперь в Петербурге, сидя в парламенте, чувствуете, что вы центр всего совершающегося, и невольно вам представляется, что все, что творится вокруг вас, очень серьезно, очень значительно, что вы переживаете момент громадной исторической важности. Но я не совсем так на это гляжу. Я думаю, что действительно начинается какая-то новая историческая драма. Но эта драма будет состоять из нескольких актов, и теперешний первый акт впоследствии окажется самым бледным, самым незначительным актом, который стушуется перед теми тремя-четырьмя актами, которые вступят в историю и произведут что-то такое важное, что мы теперь и представить себе не можем. И вот тогда созыв и работа этой Думы получат надлежащее освещение, и освещение будет иное, чем теперь»[729].

Действительно, Россию в ближайшие годы ждали новые и страшные испытания, и сейчас со всей ответственностью можно констатировать, что борьба, которую вел Л. Н. Толстой против Церкви и государства, не в последнюю очередь эти испытания приблизила.

Выводы главы

Подводя промежуточные итоги исследования, можно констатировать, что Л. Н. Толстой фактически предложил русскому образованному обществу набор религиозных идей особого рода, полагая, что он носит безальтернативный характер и должен заменить парадигму исторического христианства. В конечном счете эта парадигма является завершением процесса поисков «нового Христа», характерных для русской культуры XIX в., и представляет собой, как убедительно показали исследования православных, католических и протестантских ученых, достаточно произвольную интерпретацию Учения Спасителя. Однако религиозно-философские идеи Л. Н. Толстого, при всей своей научной и богословской несостоятельности, подкупали образованных современников свободной критикой церковных догматов и установлений, критикой, которая воспринималась как нечто новое и неожиданное.

Проповедь Л. Н. Толстого потрясла современников, – в первую очередь даже не в силу выразительности его художественного языка и исключительной искренности мысли. Обаятелен был именно моральный пафос Л. Н. Толстого, жажда подлинного и безусловного добра, которая во всей глубине выступила именно в его творчестве[730].

На восприятии творчества и личности Л. Н. Толстого лежит печать антиномичности, смысл которой выразил глубоко В. В. Розанов. С одной стороны, утверждает он, каждый интеллигент испытывает чувство счастья оттого, что является современником писателя. С другой стороны, сам Розанов подчеркивает, что особенно не любит писателя, зато Л. Н. Толстой, не удовлетворившись «простой и светлой» любовью России, наградой за «Войну и мир», захотел большего: стать Буддой и Шопенгауэром – и захлебнулся в этом желании[731]

.

Как показывает анализ работ Д. Н. Овсянико-Куликовского, морально-метафизическая основа учения Л. Н. Толстого была крайне неубедительна даже для безрелигиозного сознания: образ Христа, который нарисовал Толстой, требовал альтернативы.

Эта программа была осуществлена в виде поисков религиозной альтернативы учению Л. Н. Толстого на путях «исторического христианства» и в наиболее полном виде реализована в творчестве Ф. М. Достоевского (литература) и В. С. Соловьева (философия). Появление религиозно-акцентированных романов и трактатов Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и В. С. Соловьева знаменовало важнейший этап интеллектуальной и культурной жизни русского общества – переход от тотального увлечения идеями прогресса (политического, экономического, научно-технического) к религиозным поискам: интеллектуальный и духовный вектор начинает в конце 1870-х гг. менять свое направление – от «внешнего» к «внутреннему». И если, как было отмечено в работе, главным признаком секуляризации сознания является размывание «вечных» ценностей, их экстровертизация, то в данном случае можно говорить о начале обратного процесса.

В нем Ф. М. Достоевскому принадлежит совершенно особое место. Можно констатировать, что в творчестве Ф. М. Достоевского дана последовательная критика всех метафизических, квазиметафизических и моральных основ творчества Л. Н. Толстого. Своим художественным чутьем Ф. М. Достоевский почувствовал ту тенденцию, которая наметилась в учении Толстого: стремление построить христианство и Царство Небесное без Христа Евангелия, причем почувствовал пророчески – раньше, чем другие современники Толстого, и даже, как замечает Г. Штайнер, может быть, раньше, чем сам Толстой: в толстовской «философии осчастливливания» он нащупал центральный нерв эготизма Руссо: под любовью к человечеству понимать любовь к тому только человечеству, которое ты сам сотворил в своей душе (мысль, ясно выраженная в романе «Подросток»)[732].