Русская расовая теория до 1917 года. Том 2

«К концу столетия под влиянием сделавшейся почти исключительно анархическою — русской, и, излюбленной обществом, утопической — иностранной, литературы, чуть не вся интеллигенция, начиная от дворян и разночинцев, до научившихся читать либеральные книжки мещан и крестьян, превратилась в утопистов, всем недовольных, всё отрицающих и увлекающихся только утопическими теориями. Во всем конечно было виновато правительство, и по мнению утопистов, стоило его только переменить, и всё пойдет превосходно. Возникли крайние требования социализма, коммунизма и книжного анархизма, разнуздались и чисто звериные и разбойничьи инстинкты. При таком положении дел расовый русский, главным образом великорусский, анархизм проявился во всей силе. На почве анархического, не склонного к анализу и не знающего удержу, типа, с ослабленною алкоголизмом и анархическую литературою волею, голодная, с увеличивающимися аппетитами интеллигенция, водимая, а не редко и косвенно подкупляемая имеющими свои цели людьми, была конечно уверена, что она шествует по собственному своему желанию для достижения свободы и разных самых высоких целей. Начавшаяся с конца девятнадцатого века психическая эпидемия перешла и в двадцатый век, когда она после неудачной войны достигла своего апогея».

Анархизм, инородческие космополитические теории, пьянство, нездоровая литература «чеховых» и «горьких» — вот та извращенная патологическая среда, в которой начали разлагаться расовые инстинкты великорусского типа, стоявшего у истоков создания русского государства. А другие расовые типы, затянутые в водоворот русской цивилизаторской миссии, сразу же обнаружили своенравие и биологический эгоизм, стоило основному типу явить слабость и временное замешательство. О правах малых народов начинают говорить едва умолкают народы большие, и русская история в этом плане не составляет исключения. Инорасовые попутчики великорусского северного типа в минуту испытаний заявили об иных исторических целях в соответствии с психическими требованиями своих типов. Большевистский переворот был неизбежен, а пропаганда интернационализма понадобилась, чтобы узаконить и легализовать бунт негосударствообразующих типов против государствообразующего.

Но в данной блестящей и новаторской работе «Значение антропологических типов в русской истории» есть еще один пласт информации, изучение которого весьма актуально в условиях современного политизированного общества. Гениальность этого метода состоит в том, что на его основе Ивану Ивановичу удалось проанализировать законотворческую деятельность первой Государственной Думы. Идеологическую ориентацию отдельных депутатов и даже целых фракций он метко и доказательно объяснял, исходя из их расовой принадлежности. «В Государственную Думу вошли как избранники всего русского народа, так и представители всех главнейших, входящих в состав государства, других народностей. Все они внесли с собою не только модные и утопические, навеянные последними событиями теории, но самое главное, внесли ту суть, которая, помимо теорий, лежит в основе их антропологических типов. Помимо всяких утопий, эта основа, при столкновении разнообразнейших интересов и желаний членов Думы, должна была выйти на чистую воду. При этом скоро и оказалось, что русский тип между всеми другими самый сильный, и хотя под влиянием гипноза, ослабления воли и расовых свойств русский человек временно и подчинялся разнообразным веяниям, но в сущности он тот же самый, какой был и при Владимире Святом, и Мономахе, и при Петре Великом».

Как последовательный и системно мыслящий натурфилософ, Иван Иванович сделал в своей работе и выводы относительного того, каким должно быть идеальное государственное устройство в России, исходя из особенностей расового архетипа северных великоруссов — создателей державы: «Для существования русского государства и прочного объединения как весьма неодинаковых по типу собственно русских народностей, так и вошедших в государство многочисленных инородцев русского зоологического региона, как была, так и есть, и будет возможна только самодержавная власть».