Русская рулетка

В ту августовскую ночь Аня Завьялова не спала — проснулась часа в два от храпа соседки по нарам и не смогла больше уснуть. Было тревожно. Невидимая рука сдавливала сердце, дыхание осекалось. Должно было что-то произойти, но что именно, она не знала. О плохом Аня не думала.

Закрыла глаза. И хотя сна не было, увидела яркое солнышко, весёлую зелёную траву, испятнанную золотыми головками одуванчиков, лёгкие беззаботные кудряшки, неспешно плывущие по безмятежному небесному полю, вызывающие душевный восторг, — поплыть бы так и человеку, но держит природа «венца» на якоре, не пускает в небесное плавание, потом увидела людей, целую группу. И брата своего младшего Митю, не вернувшегося с германской войны, с двумя георгиевскими медалями на солдатской рубахе, увидела и тётку Нину, сероглазую портниху, так и не научившуюся в своей жизни улыбаться, и дедушку Василия Софроновича, купца второй гильдии, поддерживавшего деньгами весь род, всю фамилию, не давая ей угаснуть ни от голода, ни от холода…

Боже, а ведь все эти её родичи — мёртвые! Есть живые, а эти — мёртвые. И почему все они смотрят на неё так внимательно? Холод стиснул Ане душу — неспроста это. Открыв глаза, Аня приподнялась на нарах, ухватилась пальцами за решётку, огораживающую окно, подтянулась, глянула вниз: видно там хоть что-нибудь?

Нет, ничего не видно. Клубится недобрый туман, в нём вспыхивают неярко, перемещаются с места на место тусклые огоньки, шевелится там что-то, а что именно шевелится, по размытым очертаниям не понять. Холодно было в Петрограде, неуютно, пустынно… Может, она напрасно уехала из Ельца, из дома родного? Этот вопрос Аня задавала себе много раз и ответа однозначного не находила. Да и чего сейчас талдычить, напрасно или не напрасно? Переливание из пустого в порожнее, никчёмная трата слов… Что произошло, то произошло.

Она всхлипнула и отцепилась от решётки. Сползла вниз, на нары. Ладонью подбила жёсткую грязную подушку — подушка была словно бы резаной проволокой набита, а не ватой, приноровилась было к ней, но в следующий миг настороженно вскинула голову: в коридоре раздались тяжёлые шаги. Сердце вновь сжалось тоскливо — шаги, внезапно раздававшиеся в ночи, всегда означали для обиталей камер беду. Аня закусила губы — неожиданно поняла, что шаги эти имеют отношение к ней.

И точно — заскрежетал замок на двери их камеры, родил на зубах боль. В проёме двери возникли двое мужчин с сосредоточенными серыми лицами.

— Завьялова!

Аня приподнялась на нарах.

— Я!

— Выходи!

Разом проснулись все, кто находился в камере, — зашевелились, засморкались, закашляли бабы, начали озираться — кто с любопытством, кто с испугом, кто с завистью: а вдруг эту Завьялову освободят? Аня машинально сунула ноги в туфли, превратившиеся за две недели из новеньких, нарядных, в старые, разбитые, потерявшие форму, поднялась.

— Я готова!

— Выходи! — суровым голосом потребовал один из мужчин — видать, главный из пришедших.

— Куда это вы её? — раздался вопрос из глубины камеры.

— На Кудыкину гору, — мужчина переглянулся со своим напарником, усмехнулся. — Хорошее это место — Кудыкина гора, — он снова усмехнулся.

— Прощай, девонька! — знающе произнесла женщина, которая задала вопрос насчёт «куда».

Аня вышла в коридор. Было холодно. Оглянулась, словно бы хотела кого-то увидеть, но кого она могла увидеть здесь, в тюрьме? Если только красного командира Костюрина… Но вряд ли его сюда допустят. Ивана, наверное, уже и с коня ссадили, и шашку отняли, и от заставы отлучили, списали подчистую на гражданку — и всё из-за неё… Ходит, наверное, сейчас по петроградским улицам, в разные двери стучится, работу себе ищет…

— Чего встала? — рявкнул на Аню один из сопровождающих, рявкать он умел знатно. — Иди на выход! — Демонстративно сдвинул на живот кобуру нагана.

«Иди на выход!» «Выход»… Как ободряюще звучат эти слова. В них сокрыта надежда. Неужели Иван добрался до какого-нибудь чекистского начальства и вызволил её?

Розовый светящийся лучик разрезал пространство перед Аней, родил надежду. Аня неожиданно для конвоиров улыбнулась.

Два дюжих вооружённых мужика, шедших слева и справа от приговорённой девушки, недоумённо переглянулись: уж не спятила ли эта институточка — чего она улыбается? И чему? Тому, что минуты через три её не станет — получит две пули в голову, на том её земной путь и закончится… Неужели она этого не ощущает?

А Ане казалось, что радостный небесный лучик, который она увидела, привет от Костюрина, от её Вани, слабый свет этот послан ей как знак, как надежда, призыв: держись!

Она ощутила в себе подъём, которого раньше не было, перед ней расступились, раздвинулись мрачные стенки коридора, по которому она сейчас шла с конвоирами, вместо облупленного серого потолка нежной голубизной засияло небо, в небе этом она разглядела две тёмные, мерцавшие живым блеском звёздочки и сразу поняла: одна звёздочка, которая поменьше, поярче — это её, а вторая, побольше, получистее — это звёздочка Вани Костюрина.