Русская Вандея

Про не в меру тучного «Май-Мая» рассказывали, что он не мог заняться никаким делом с утра, не проглотив предварительно бутылки водки. Харьковцы не раз наблюдали его кутежи в обществе низкопробных артисток. «Дрозды»[85] однажды поднесли ему мундир своего полка, т. е. погоны и шапку с малиновым верхом. В депутации участвовал старый «дрозд», военный следователь, поручик 3., который рассказывал мне, что в штабе Май-Маевского по этому важному случаю трое суток шло беспробудное пьянство.

Стоит ли после этого удивляться тому, что осенью, когда Деникин прибыл в Харьков на совещание, в штабе Добровольческой армии долго не могли отыскать карты театра военных действий. Этот факт зафиксирован, видимо, со слов ген. Сидорина, Григорием Николаевичем Раковским в его книге «В стане белых».[86]

«Мною замечено, — писал командир «цветного» корпуса ген. Кутепов в приказе от 30 сентября 1919 г. № 277, - что некоторые офицеры в последнее время кутят на устраиваемых с благотворительной целью вечерах, производят скандалы, появляются в нетрезвом виде на улицах и в других общественных местах, ведут себя несоответственно званию офицера. Предупреждаю, что замеченных в этом буду предавать суду».[87]

Но что было взять с младших, когда сами старшие подавали соблазнительный пример.

С Украины доходили вести о погромах. Дома, в Ростове их кое-как удалось предотвратить, к великому неудовольствию черносотенцев.

«Вечернее Время», самая близкая к фронту газета, по обыкновению, защищала погромщиков:

«В этих эксцессах виноваты сами евреи плохим отношением к Добровольческой армии. Почему они до сих пор не заявили ни одного протеста по поводу того всероссийского погрома, который учинен, главным образом, Бронштейном?»[88]

Вождь всего воинства, ген. Деникин, в беседе с депутацией от евреев высказался примерно в том же духе: — Повлияйте на еврейскую молодежь, образумьте ее. Пусть она отрешится от своих симпатий к большевикам.[89]

Вождь духовный, смиренный киевский митрополит Антоний, так ответил этой же делегации, просившей его выступить против погромов:

— Евреи предварительно должны отозвать из советских учреждений своих соплеменников.[90]

Погромы продолжались. Войска бесчинствовали. А «Вечернее Время» приходило в ужас от того равнодушия, которое проявляло неблагодарное освобожденное население к делу Добровольческой армии.

В Курске для марковской конной части потребовалось 2000 подков. Военные власти решили использовать общественную благотворительность. Осчастливленный город пожертвовал… десять подков. Всего-на-все!

«Кузнецы и владельцы лошадей! Вас просят устыдиться!» — допекали нерачительных жертвователей суво-ринские молодцы, помещая в своей газете ироническое обращение «благодарного населения» к добровольцам:

Вы красные сняли оковы, — Ваш подвиг не будет забыт: Я жертвую вам две подковы На тысячу конских копыт.[91]

«Боже мой, — патетически восклицал в «Вечернем Времени» некий Руслан, автор обличительной статьи «Гражданская повинность». — Да когда же это произойдет этот геологический переворот, чтобы и камни устыдились. Для армии надо не просить, а требовать, как это делали большевики».[92]

Не лучше дело обстояло с пожертвованием теплой одежды, которою запасались осенью в виду наступающих холодов.

«Мы уже два дня обращаем внимание курского общества на то ужасное положение, в котором находятся солдаты доблестной 1-й дивизии», — вопило курское «Вечернее Время».[93]

Куряне расшевелились и пожертвовали… одну шубу. «Курск — город классической спячки и обывательского эгоизма, — распинались суворинцы. — Шуба из курского сочувствия, — вот и все, что покамест имеют здесь добровольцы. Однако в этой шубе много не навоюешь».[94]

Куряне и знать не хотели, что добровольцы сражаются за их благополучие.

«То, что происходит сейчас в Курске, — продолжало вопить «Вечернее Время», — эта жуткая картина приходящих санитарных поездов, переполненных ранеными, которых никто из населения не встречает, от которых в панике разбегаются шкурники-извозчики, не желающие их перевозить, эти грустные вести из лазаретов, перевязочных и эвакуационных пунктов, где почти отсутствует общественная помощь и где, как рыба об лед, бьется безо всякой поддержки военное общество, — все это не может быть терпимо далее ни одного часу».[95]

Газета недоумевала, почему же тогда «измученный и ограбленный большевиками город с таким нетерпением ждал добровольцев».