Русская Вандея

«Ввиду поступающих ко мне жалоб от населения округа на всевозможные насилия, грабежи и реквизиции скота, хлеба и другого имущества, чинимые разными безответственными лицами, иногда предъявляющими фиктивные документы или переодетыми в форму воинских чинов, приказываю всей подведомственной мне администрации работать не за страх, а за совесть. Полагаю, что местной администрации давно пора выйти из состояния спячки и приняться с удвоенной энергией работать на благо родины и того общества, которому она служит, тем более что многие станичные и хуторские атаманы, помимо того, что освобождаются от призыва в части войск, получают от общества приличное содержание, а деятельности к ограждению интересов того же общества я не вижу»[214].

Из таких приказов, при желании, можно составить громадную коллекцию. Они, как нельзя лучше, рисуют печальную картину действительности в казачьем демократическом государстве.

Всюду грабежи, насилия, произвол.

А что же делает власть? Карает? Нет. Власть только пишет многоречивые приказы.

Войсковой старшина Китайский, превративший население целого хутора в своих крепостных, свободно жил себе да поживал в стольном городе, отлично зная, что следствие об его деяниях не кончится во веки веков. Стражник Карпушин перешел на другое место и там продолжал свои художества.

Воскресла старина…

Но какая?

Весьма неседая, неглубокая.

Всего-навсего – лишь дореволюционная.

XIX. Рада радуется

Примерно таким же образом, как на Дону, создавалась кубанская казачья государственность.

Рада говорила и ругалась; атаман подписывал приказы; внутри царила головокружительная разруха.

«Воскресшая старина» вызвала к жизни низменные страсти, буйный дух, дикие инстинкты, борьбу честолюбия, вечное интриганство. На Кубани под именем демократического казачьего государства воскресла анархия Запорожья.

«Что побудило казаков восстать против советов?» – задавала вопрос газета «Вольная Кубань» и сама себе отвечала:

«Вековые традиции, вековой уклад жизни, ревниво охраняемый казаками, жаль было оставлять. Уж слишком они сроднились со своим прошлым. Жаль им было атамана менять на комиссара, черкеску на пиджак, мирную, тихую жизнь на бесшабашное разгильдяйство, православную веру на безбожие. И восстали казаки»[215].

Восстали для того, чтобы воскресить допотопную анархию; чтобы иметь атамана, прихвостня царских генералов; чтобы, спасая свои земельные наделы, объявить вне закона половину населения области – «иногородних».

«Источником высшей власти в Кубанском крае является воля его граждан, выраженная на представительном собрании», – гласила кубанская конституция, проект которой Рада обсуждала 22 ноября 1918 года.

– А кто кубанские граждане? Это необходимо выяснить! – потребовал депутат Феськов.

Его предложение отвергли.

Наидемократические законодатели сочли за лучшее не касаться этого щекотливого вопроса и вместо того занялись чтением приветственной телеграммы ген. Краснова, который писал:

«Приветствие Кубанской Раде, с которой донцы идут по одному пути – закреплению казачьих вольностей». Весною 1919 года вопрос об «иногородних» снова выплыл наружу. 22 марта представитель этих париев в Раде Преображенский заявил:

– Комиссия по выработке конституции создает сословную республику со всякими привилегиями для казачества и бесправием для «иногородних». Или уравнивайте тех и других в правах, или нечего кичиться демократизмом.

– Требование об уравнении «иногородних» недемократично, – возразил ему генерал Гатогогу. – Выполнение его повлечет полное изгнание коренного населения из края теми, кому вздумается притти сюда на жизнь. И можно ли считать демократизмом стремление к тому, чтобы изжить хозяина из его дома в целях заселения последнего теми, кому этот дом понравится.

В таком же духе высказался и П.Л. Макаренко, столь ярый сторонник Быча, как и его брат Иван.

– Обвинение казаков в недемократичности неосновательно. Предоставление известных привилегий коренному населению по сравнению с населением, не имеющим прочной связи с краем, вполне естественно и имеет место во всех демократических государствах.

В результате de facto «кубанским народом» стали считаться только одни казаки, хотя «иногородних» в области насчитывалось столько же, сколько казаков, если не больше.

Земельный закон, выработанный Радой, сводился к следующему. Собственность на землю отменяется; излишки земли, против установленной нормы, перечисляются в казачий фонд. За счет этого фонда в первую очередь будут отведены наделы казакам, горцам и коренным крестьянам, которые будут приняты в казачество.

В казачество же перечисляли, притом с великой неохотой, только тех крестьян, которые активно боролись с большевиками. Таких на Кубани насчитывалось самое ничтожное число.

Казачье государство считало себя вправе национализировать излишек земли у крупного землевладельца «иногороднего». Но эта отобранная неказачья земля шла на удовлетворение потребности казаков.

Все это считалось и логичным, и демократичным.