Русская Вандея

«В ауле Тамбиевском, в семнадцати верстах от Кисловодска, Шкуро повесил восемьдесят комиссаров, в том числе и начальника штаба северно-кавказской Красной армии – Кноппе», – сообщала однажды «Вольная Кубань»[52].

«Имя, уходящее в историю», – писала про него «Донская Волна», журнал В. Севского, воспевавший героев белого стана.

Но с какой славой уходило это имя в историю?

Генштабисты, вроде ген. Шифнер-Маркевича, создавали ему славу полководца. Его знаменитые «волки» – славу грабителя.

Имя Андрея Шкуро выплыло из мрака неизвестности летом 1918 года. До этого времени оно блистало только в высочайших приказах о наградах и в реестрах военных следователей.

В № 1 журн. «Донская Волна», на 1919 год, была помещена статья Ник. Туземцева[53] под заглавием «Ген. Шкуро». Ее правильнее всего следовало бы озаглавить: «Шкуро о самом себе».

Ввиду чрезвычайного интереса ее следует прочесть полностью.

«Его знамя – большое черное полотнище, середину которого занимает серая волчья голова с оскаленными страшными клыками и высунутым красным языком. Под рисунком головы белые слова «вперед за единую, великую Россию».

«Его лучшая сотня, «волчья сотня», так же, как и он сам, в огромных серых папахах из волчьего меха. Страничка из Майн-Рида или Луи Буссенара!

«Сам генерал молод, подвижен и жизнерадостен, и, кажется, что свое большое дело он творит шутя, играя, и, наблюдая его, хочется назвать молодого, веселого героя именем одного из действующих лиц романов Майн-Рида, ну хотя бы «Волчьим Клыком».

Как-то невольно тянет к генералу всякого, кто его видит. Простотой, молодостью и бесшабашной удалью веет от его небольшой, но стройной и крепкой фигуры.

«Ваше превосходительство, разрешите с вами поговорить».

«Дуйте, и если вам интересно, то давайте за чаем».

«Окончил 3‑й московский кадетский корпус, николаевское кавалерийское училище в 1917 году и вышел в 1‑й Екатеринодарский полк, а на войну ушел сотником с 3‑м Хоперским полком.

– Не выношу рамок. Они меня душат. Представьте себе, что мне говорят «отсюда досюда», а я хочу как раз оттуда. Скандал! У меня руки связаны, а я по натуре бродяга, самый настоящий.

– Но, видно, бог надо мной сжалился и в 1915 году был сформирован кубанский партизанский отряд. Вот тут-то я и увидел божий свет. Вы понимаете, полная свобода действий, в моих руках инициатива. Я подобрал себе лихих ребят и то-то уж и выкрутасы заворачивал, любо-дорого. Не мало крови было испорчено австриякам.

– После переворота и прочих неприятностей мне пришлось самоопределяться на Кубань, а оттуда опять Гнилорыбовым… потянуло на волюшку вольную. Отправился в Персию, к генералу Чернозубову, и не пожалел. Там поле деятельности для меня представилось самое широкое, но скоро и в Персии похужело. В моем отряде осталось всего восемьдесят человек из тысячи.

– Ген. Баратов отдал приказ расформировать отряд, но мои ребята не согласились расходиться и пошли вместе со мной бродяжничать по обходным путям. Через весь Терек прошел с боем, а около Минеральных Вод пришлось распустить отряд да и самому уехать в Кисловодск.

– Жил себе там тихо и мирно, но с апреля меня стали навещать казаки, а это повело к моему аресту. Посадили в тюрьму и, по слухам, спустили бы там с меня шкуру, да фамилия спасла. Был у большевиков матрос Шкура, тоже сидевший в это время в тюрьме, и вот через несколько дней после моего ареста вышел приказ освободить Шкуру. Я отозвался, меня и выпустили. Понятно, что в ту же ночь я драпанул в горы. На другой день меня, говорят, искали и телеграфировали во все концы, да как же, ищи ветра в поле.

– Добрался до леса около Бекешевской станицы и почти моментально набрал отряд – пять офицеров и шесть казаков. На отряд четыре винтовки. Стал делать налеты на хутора и станицы, а попросту грабил их, главным образом, конечно, оружие, а в конце мая объявил в станице Суворовской мобилизацию. Когда у меня набралось сотни две, я наскочил на Кисловодск. Вот-то мы поживились и оружием, и снаряжением, и прочим добром.

– Через некоторое время ко мне присоединился Лабинский отряд подъесаула Солодкого и скоро у меня получился отряд в десять тысяч человек. Тут уж я обнаглел и решил прорваться к Добровольческой армии через Ставропольскую губернию.

– Подошел к Ставрополю и послал телеграмму, чтобы город сдался, иначе разгромлю. Оборонял Ставрополь месяц, а потом, передав оборону его полк. Улагаю, с четырьмя сотнями прорвался в Баталпашинский отдел и вскоре там сформировал семь казачьих полков, четыре горских и бригаду пластунов, и тут уже у меня получился фронт на 220 верст, который держал два с половиной месяца, т.е. до соединения с Добровольческой армией.

– Патроны сами набивали, действовали все больше шашками. Большевики, по правде говоря, бояться меня стали, а бабы так прямо чудеса стали рассказывать обо мне. «Расстегнул это, – говорят, – Шкуро черкеску, а пули из-под нее так и посыпались. Не берет его пуля, потому он слово такое знает».

– Понятно, я не стал разуверять их. Да-с, повоевали. Всю Кубань, можно сказать, на брюхе исползали.