Русская Вандея

– Окончательная победа близка! Теперь я верю в это. Враг будет сломлен! – воскликнул правитель Дона, растроганный верностью своих подданных.

Следующая станица, и точь-в-точь такой же торжественный прием, то же надрывание глоток, то же качанье на руках.

– Этак атаман может разучиться ходить, – заметил один из приближенных Богаевского, наблюдая, как атамана таскали с парохода на пароход.

Если путь атамана был засыпан розами, то на путях казачьих низов росли тернии и бурьян.

«Случалось ли читающему эти строки видеть когда-либо брошенные казачьи старые станицы? – задавал вопрос корреспондент из станицы Романовской на страницах «Донских Ведомостей»[74]. – Ветхие, полуразрушенные мазанки уныло глядят на поросший кругом них бурьян; кусты колючки скрывают бывшую когда-то дорогу; мертвое, гнетущее молчание; ни одной живой души, куда ни достанет глаз, – таковы хутора от Константиновской до Романовской станицы. Хуторяне или перемерли от тифа, или бежали зимою с отступающими казаками или наконец весною бежали с красными».

«Хутор Басов, – писал корреспондент из станицы Морозовской[75], – поголовно почти ушел с большевиками. В юрте[76] станицы есть хутора, сплошь оставленные жителями».

Все, кто зимою с радостью встречал большевиков, думая, что настал-таки конец проклятой, бессмысленной войне, теперь спешили покинуть родные гнезда и бежать на север.

Особенно туго приходилось тем, кто служил при красных хотя бы на выборной должности. Им не давали пощады. Приказ всевеликому войску Донскому от 28 июня за № 1026 гласил:

«Лиц, служивших в Красной армии или учреждениях Советской России и бежавших оттуда или отставших от красных войск при отходе их и проживающих в пределах всевеликого войска Донского, арестовывать немедленно и под конвоем препровождать на распоряжение окружных атаманов, и дела о них направлять в окружные судебно-следственные комиссии для возбуждения о них судебного преследования»[77].

«Всевеликое» разделилось пополам.

Часть стала красной; другая волей или неволей служила белому стану. Сплошь и рядом двое сыновей одного отца воевали под знаменами Буденного, двое других – в корпусе Мамонтова.

Атаман, объезжая свои владения, за неистовыми приветственными криками станичных властей не слышал плача и стонов жен и детей, немощных отцов и матерей, поильцы и кормильцы которых бежали на север, спасаясь от ярости братьев-завоевателей.

Атаман не понимал печальной станичной действительности подобно тому, как казачьи массы не понимали смысла донской государственности.

XII. Поход на Москву

Весенний успех вскружил голову вождям Доброволии. Очищение Дона от большевиков, занятие Слободской Украины, выход на Волгу в связи с неизменным благоволением союзников подавали надежду на самое отрадное будущее.

Надо было не терять момента и добивать врага. Все требовали движения вперед. Войска рвались по инерции. Спекулянты – в целях расширения поля своей деятельности. Политики из особого совещания и окружавшая их чиновничье-аристократическая свора – для того, чтобы предупредить занятие Москвы Колчаком.

Сибирский правитель России в окружении эсэров пугал южно-русских вандейцев. В случае верховенства колчаковского правительства им чудились новые беды и напасти вместо того благополучия, на которое они рассчитывали при воцарении министров Деникина.

– На Москву! – исступленно вопили монархисты, которые в честь этого лозунга начали даже издавать погромную газету под тем же именем.

– Хоть цепочкой, хоть цепочкой, но дотянуться бы до Москвы, – заявлял на совещании высших военных начальников ген. И.П. Романовский, начальник деникинского штаба.

Командующий Донской армией ген. В.И. Сидорин указывал на опасность стремительного марша вперед, без закрепления позиций сзади и без упорядочения тыла, но его голос остался в меньшинстве.

Осенью 1918 года сам глава особого совещания ген. Драгомиров в разговоре со мной не считал нужным молчать о том, что ближайшая цель Добровольческой армии – движение на Волгу, на соединение с Колчаком. Теперь про это забыли думать.

Тогда, в 1918 году, Доброволия представляла из себя еще слабую организацию и не смела мечтать о «спасении» единой и великой одними собственными силами. Теперь она выросла, окрепла, обнаглела и не желала итти у других на поводу. Колчак теперь казался нежелательным конкурентом, а в случае занятия Москвы Деникиным – тяжелой обузой.

Добровольческая армия, вместо стремления на восток, навстречу Колчаку, ринулась на запад, в Приднепровскую Украину.

Временный успех сопутствовал ей и здесь. 18 августа, через два с половиной месяца после падения Харькова, добровольцы заняли мать городов русских.

«Чудный Днепр снова увидел Добровольческие войска и своих детей кубанцев», – добавляли «Донские Ведомости» красочный мазок к серой официальной телеграмме о занятии Киева.

Но еще ранее этого события прозвучал велеречивый приказ ген. Деникина:

«Я приказал войскам ген. Шкуро двигаться на Москву».