Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы.

Неудовлетворенные исходом войны русские военные деятели усматривали одну из причин своих неудач в нежелании Франции оказать союзнику действенную помощь: на просьбу поделиться снарядами, выпускаемыми французами со своих заводов, «…мы получили отказ, — писал генерал М.А. Свечин. — У них не оказалось той жертвенности, которую проявили мы в начале войны», спасая Париж неподготовленным наступлением в Восточной Пруссии. «Лишь в 1916 г. французское правительство дало нам разрешение покупать небольшой процент продукции завода в Крезо». И брали дорого^{838}. Память подвела старого генерала и прислушавшихся к его свидетельству историков. Патриотическая газета в 1916 г. с восхищением описывала состоявшуюся в Париже церемонию награждения георгиевскими медалями французских рабочих. «Завод этот, на котором работают 6000 рабочих, изготовляющих снаряды для России, был специально выстроен по случаю войны в очень непродолжительный срок и считается во Франции последним словом технических усовершенствований… На заводе имеется огромная мастерская в 10 тысяч кв. метров… Мастерская блещет чистотою, залита светом и прекрасно вентилируется… Небольшие электрические автомобили бесшумно двигаются по мастерской, принимая снаряды и отвозя их прямо в железнодорожные вагоны, подходящие к самому заводу». Генерал Жилинский, проводивший награждение французских рабочих по поручению Николая II, посетил с этой целью и еще пять снарядных заводов, везде его встречали с цветами, овациями

^{839}.

«Французское правительство имело возможность оказать России несравненно большую помощь»; «к началу 1917 г. диспропорция в военно-техническом отношении между русской и англо-французской армиями достигла самых больших масштабов с начала войны», — констатировали историки. Союзники предоставляли русской армии «главным образом стрелковое вооружение и лишь минимальное количество артиллерии, боеприпасов и современного вида вооружений, якобы менее необходимых в условиях Восточного фронта», они «держали Россию в области вооружений на голодном пайке, в то время как их собственные армии были богато оснащены военной техникой»^{840}

. В подобных многочисленных констатациях советской историографии получили отражение обиды царских генералов и сановников, почему-то полагавших, что союзники свою собственную «живую силу» не должны были беречь больше, чем царь — «наше несравненное доблестное и безропотное воинство»^{841}. Позицию командования в этом вопросе ясно изложил на совещании 1 апреля 1916 г. в Могилеве, под председательством «Верховного Вождя», Алексеев. По его заключению, «французы во время Верденской операции ограничиваются лишь короткими контрударами», и в этом «более всего играет роль стремление не нести больших потерь и сохранить иссякающий людской запас». Такая тактика нам чужда. «Мы, при всей необходимости беречь людской материал, не должны руководствоваться такими соображениями: энергичный и удачно нанесенный контрудар может дать нам свободу маневрирования вне проволочных препятствий»

^{842}.

Объяснимая эмоционально, обида на союзников, в сущности, должна была быть обращена этими деятелями на самих себя. На них лежала ответственность за вступление в войну, не имея для этого ресурсов, сознавая негодную, провальную подготовку собственной промышленности. С учетом этой стороны дела, выдвигаемые вовне обвинения в недостаточной чуткости к нуждам России были направлены, в сущности, на самооправдание (ту же задачу пропаганда наспех решала также преданием позору Сухомлинова и Кузьмина-Караваева, повешением С.Н. Мясоедова), перекладывание тяжелого морально-политического груза на зловредного соратника-конкурента. Исторически и психологически это непонимание стремления союзников вооружить прежде всего их собственные войска объяснимо: сама романовская военщина готова была решать свои «исторические» задачи, не считаясь с отсутствием материальных ресурсов и ценой любых жертв, бросая в бой пехоту с дубинами вместо ружей.

«У них так, а у нас так», — говорил о французах Жилинский, объясняя меньший комплект снарядов в русской артиллерии^{843}. Однако в окопах действительность, истинное положение вещей осознавались острее. Получив в конце 1914 г. директиву расходовать в день не более одного снаряда на орудие, командир артиллерийской бригады сразу догадался, к чему это приведет. «Нет, Борис Николаевич… — говорил генерал П.М. Волкобой, — наш солдат нам этого не простит. Нас, офицеров, всех зарежут, будет такая революция, какой еще мир не видал!.. Мы все погибнем в ужаснейшем бунте». В августе 1917 г. он стал свидетелем расправы солдат над другими офицерами и сам едва уцелел. На его глазах были убиты комиссар фронта (Ф.Ф. Линде), начальник дивизии и командир полка. Волкобой, «почтенный старик, с седой бородой… “дедушка”, как звали его солдаты… убежал в землянку, плакал и умолял пощадить… Солдаты со смехом выволокли его из землянки, посадили в автомобиль и… отвезли в штаб его корпуса»^{844}.