Русская жизнь. 1968 (май 2008)

«Сейчас почему-то принято говорить, что с приходом к власти Андропова диссидентское движение пошло на спад, как будто бы оно само на спад пошло. Не на спад, а удушили его! В конце семидесятых и начале восьмидесятых репрессии были жесточайшие, массу людей забирали по второму разу, а когда тебя забирают по второму разу, тогда и срок больше, и режим уже не строгий, а особый, а когда Андропов генсеком стал, он ввел статью, по которой за нарушения лагерного режима могли не только посадить в ШИЗО, а просто добавляли срок до трех лет, то есть за два или три замечания человек мог поехать по окончании срока не домой, а в другой лагерь, уже к уголовникам. И еще в эти годы стало много смертей в лагерях - не от голодовок, а просто болезни, неоказание медицинской помощи и так далее».

Горбаневская говорит о «временах Андропова», потом спохватывается: «Хотя, конечно, эти времена сразу начались, как только он в КГБ пришел, в шестьдесят седьмом. Психиатрические репрессии, например, начали применяться при Хрущеве, но при Андропове сделались массовыми».

V.

Психиатрические репрессии, или карательная психиатрия, - кому о них еще рассказывать, как не Наталье Горбаневской, одной из самых известных жертв андроповских психушек. Когда в 1977 году в Гонолулу был знаменитый Всемирный психиатрический конгресс, Горбаневская уже жила во Франции, и французские участники конгресса показали ей историю ее болезни, вопреки всем врачебным тайнам обнародованную советской стороной. «Французы меня позвали, и мы вместе с ними все это читали. Знаете, когда анамнез психиатрического заболевания начинается с формулировки: „Не будучи замужем, родила двоих детей“, - это во всех странах смешно. Дальше написано: „Судьба детей ее не интересует“, - это ладно, это может быть их мнением, Бог с ним. Но больше всего я обиделась, когда прочла о себе: „Говорит монотонно“. Знаете, у меня сегодня голос простуженный, но его и сейчас монотонным назвать нельзя, согласитесь. Это вообще последнее, что обо мне можно сказать! Даже когда я стараюсь себя сдерживать, монотонно я говорить не могу. И еще интересный момент. Считается, что шизофрения подавляет либо волю, либо интеллект, либо эмоции. Что подавлено у меня? Интеллект сразу отпадал - книгу написать, „Хронику“ делать - как тут без интеллекта. Воля? Но я работала на нескольких работах, перевела два толстенных тома Истории эстетики Татаркевича, - то есть с волей тоже все в порядке. Остаются эмоции, и вот поэтому в анамнезе написано про детей и про монотонную речь, и ни слова не написано о стихах. Я-то думала, что они меня как раз станут спрашивать - А вы действительно думаете, что вы поэтесса? - и я собиралась скромничать, чтобы мне не пришили манию величия. А стихи, оказывается, противоречили их диагнозу - эмоциональной уплощенности. Уплощенность - это от слова „плоский“».

VI.

Своим главным врагом из тех времен Горбаневская называет Даниила Романовича Лунца, на первой психиатрической экспертизе, после демонстрации 1968 года (диагноз тогда был: «Возможность вялотекущей шизофрении не исключена»), он был членом комиссии, а на повторной, через три года - председателем. «Он мне очень активно свой интеллект показывал. На первой экспертизе спросил - а вы Вагнера любите? Я ответила - нет. Он: а кого любите? Я говорю - Моцарта, Шуберта, Прокофьева, а сама думаю, чего это он? Уже когда Валерия Новодворская рассказала мне, что с ней он разговаривал о французской поэзии (она, конечно, таяла от этого), я поняла - это он просто хотел показать, какой он умный». Разговор про композиторов продолжения не имел, зато каждый раз, разговаривая с Горбаневской, Лунц говорил ей: «Вы занимались самиздатом», - и Горбаневская вспоминает, что, произнося слово «самиздат» (а не «клеветнические материалы»), он раздувался от самоуважения«. Когда Горбаневскую судили (»На суде меня не было, потому что мы психи, и суд имел право нас вызывать на заседание, но никогда этим правом не пользовался«), ее адвокат Софья Калистратова (собственно, это рассказ с ее слов) спросила Лунца, каковы симптомы вялотекущей шизофрении, которую Лунц диагностировал Горбаневской после второй экспертизы. Психиатр ответил: «Она страдает такой формой шизофрении, у которой очевидных симптомов нет». Тогда адвокат спросила, почему при отсутствии очевидных симптомов комиссия настаивает на принудительном лечении Горбаневской в больнице не общего, а специального типа. «В спецбольнице стены помогают», - ответил Лунц.

«Он был страшный циник, прожженный совершенно», - говорит Горбаневская и пересказывает очередной разговор с Лунцем - он спрашивал, понимает ли она, что больна, и она отвечала, что понимает (необходимое условие для того, чтобы зафиксировать излечение), а на вопрос о симптомах ничего не могла ответить, но он и не настаивал. «Признать себя больной - это была программа-минимум, я не осудила ни демонстрацию, ни самиздат, но если скажешь, что ты здоров, это почти гарантированная вечная койка. Это же не лагерь, срока нет - сидишь, пока не вылечишься».

VII.