Русская жизнь-цитаты 14 ноября - 7 декабря 2023

«Только молчание гор»,"Лукомников — виртуоз игровой и комбинаторной поэзии, один из главных авторов в этих жанрах за всю их русскоязычную историю. Если поэзия способна говорить о страшном, о войне, о несправедливости, о вине — подходит ли для этого такая поэзия, как у Лукомникова? Оказывается, да: перед нами хроника отчаяния и сопротивления, выраженная средствами, доступными поэту. Даже если ясно, что этого больше чем недостаточно:  Это я, Герман Лукомников, не смог остановить сумасшедших полковников. Мои поэтические строчки не спасли ничьего сына, ничьей дочки. Здесь должно быть какое-то продолжение, но я не нахожу подходящее выражение  Тем не менее лукомниковские средства способны превратить короткий текст в лозунг, афоризм. Способны подать сигнал «вы не одни» многим людям — это буквально так: публикация стихотворений, вошедших в эту книгу, в журнале «Волга», по разным отзывам, стала одним из главных поэтических событий года.  Как и другие книги, посвященные катастрофе после 24 февраля, эта начинается из затакта, в самом начале 2022-го, с текста вполне эпиграфического: «Густ, / Хоть тонок / Колос / Ржи. / Пуст, / Хоть звонок / Голос / Лжи». На языке комбинаторики такой прием называется панторифмой: у всех слов есть рифменное соответствие. Но дальше книга входит в состояние, когда рифмы отказываются подбираться. Некоторое время она движется за счет чуть переиначенных цитат («Мы живём, под собою не чуя страны, / Наши речи уже вообще не слышны»; «я не Палах // я точно не Палах / я не полыхну»), комбинирует их — окончательно увязывая двух поэтических тараканов XX века:  Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища. «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, Я сегодня их за ужином скушаю!»  Некоторое время она обходится голым словом: «жить / стало / тошно // слов нет». Но затем на смену почти бессловесному отчаянию приходит анализ: Лукомников реагирует на новые штампы и эвфемизмы («Разговоры о войне — / Это аберрация. / В братской дружеской стране / Идет спецоперация»; «Если долго говорить, / Что, мол, можем повторить, / Все, как говорится, / Может повториться»). Не обходится без инвектив в сторону «нашего пахана» и его присных, без рефлексии на тему русской классики, ее ответственности, ее использования в качестве ширмы: «луч света в темном царстве / разрезал всех на части», или:  Сто старушек замочу — Покаяньем заплачу. Заплачý-заплáчу... Чувств своих не прячу!!!  Читатель, хорошо знакомый со стихами Лукомникова, может заметить, что его новые тексты часто избегают привычной филиграни. Но это кажется естественным в ситуации, когда поэт пытается одновременно сконструировать чужую или коллективную идентичность и переживает утрату собственной: «Был я гений и талант / Эти вехи пройдены / Стал российский оккупант / И предатель Родины». Поэт оказывается не человеком, а перекрестком жестоких оценок. Это тяжелое положение, тут не до кунштюков, а те формулы, что все-таки удается найти, произносятся как единственно возможные. «двадцатые / проклятые» — не такая богатая рифма, как «сороковые, роковые», но точная вне стиховедческой терминологии.",«Только молчание гор»,https://gorky.media/reviews/tolko-molchanie-gor/?fbclid=IwAR1E6D7iI_KYUojkejpBKk_WFhSvZDjHQzk1o5mO03W8qzFrokDCsjz4YF0,2023-11-24 02:19:13 -0500