Русская жизнь-цитаты-июль 2018

После царя Ивана, с трудом выкарабкавшись из Смутного времени, новая монархия зигзагами, медленно и неохотно, под давлением экономических интересов, возвращается к стандартам оседлого хозяйства. И, следовательно, к частному праву. Помещики, вопреки первоначальному смыслу слова, через века превратились в наследных хозяев. Вертикальный «боярин» (Г. Газиз в «Истории татар» склонен выводить этот термин из имени привилегированного монгольского рода Баарын, поставлявшего великим ханам гвардейцев, телохранителей и особо доверенных порученцев) эволюционировал в хлебосольного и частного русского барина. Сам термин «государство» тоже незаметно оброс европейскими коннотациями — как система институтов, призванная уравновешивать права и интересы разных социальных групп.

Не мы подсказали Г.А. Зюганову замечательную фразу: «Земля, как мать, не продается». В хтонической картине монгольских кочевников земля — действительно сущность женская, материнская, влажная. И уж само собой, земля есть коллективное достояние всего кочевого народа, идеалы которого инстинктивно репродуцировали вожди, вздыбившие массы и оторвавшие их от почвы для разграбления чужой собственности.

Мельница оседлых приоритетов мелет медленно — но все же быстрее, чем при вождеском застое. Не прошло и 25 лет, как бывшие кочевники из КПРФ выдвигают на «буржуазные» выборы капиталиста, миллиардера, масштабного частного собственника той самой «матери-земли». На долгом и противоречивом этапе обратного оседания на землю после ленинско-сталинского отката к вождеским идеалам фаза «восточной деспотии» практически неизбежна. Отчасти к ней перешел и сам Сталин, осознанно перенимавший опричные технологии Ивана Грозного при строительстве социализма в одной отдельно взятой стране. Былой «победный опыт» болезненно икается и сегодня, тормозя разделение властей, уничтожая право и запихивая частную собственность под седалище привилегированного (стоящего выше закона) сословия силовиков.

Удивительно, с чего это либеральная общественность решила, что у нас должно сразу получиться как в Европе — при таком-то анамнезе! Сущность мобилизационного «внутреннего государства», которое начал строить Ленин в виде суперцентрализованной боевой партии, а продолжил Сталин — в виде еще более мобилизованной и централизованной под свою верховную руку ВЧК-НКВД-КГБ, никуда не делась. И не могла деться. По множеству причин, среди которых удержание в подчинении Центру не только людей, но и территорий: как только рушится опричнина, созданная для террористического контроля над улусами вождества и выдавливания из них ресурсов для дальнейшей экспансии, — так рушится и скрепленное ей пространство.

Сегодня мы наблюдаем уничтожение последних институтов государства-state в виде независимой избирательной системы, суда, городского самоуправления, СМИ и т.п. И их целенаправленную замену скрепами неовождеской идеологии и милитаризованной надстройки («господарства» Ивана Грозного). Это значит, когда структура рухнет — а она раньше или позже рухнет по чисто материальным причинам очередного комплексного застоя, включая отставание в военных технологиях, — Россия будет вынуждена пройти через очередной цикл территориального сжатия.

Нынешняя модель политического менеджмента ведет к этому медленно, но верно.

https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/07/06/77062-gosudarstvo-i-vozhdestvo

Владимир Пастухов:”Русская, на словах либеральная и демократическая, оппозиция все больше становится похожа на тоталитарную секту, для которой все, кто не разделяет ее «символа веры», являются непримиримыми врагами и еретиками

Она не видит градаций зла, не различает причину и следствие, не отличает ведомых от ведущих, но ожидает ото всех соответствия максимально высокому этическому стандарту, хранителем которого она сама себя произвольно назначила. Не будучи сама святой, она требует от окружающих безупречной святости. Это обрекает ее на одиночество и изоляцию, которые делают все ее планы на политическую победу иллюзорными. Впрочем, никакая победа ей на самом деле и не нужна — смысл ее существования сегодня состоит в экзистенциальном переживании своей либеральной избранности.

Вопрос об отношении к тем, кто, не являясь частью режима, поддерживает его, чаще словом, но иногда и делом, стал камнем преткновения для русской «либеральной» мысли.

Похоже, что рожденному на волне путинской контрреволюции «нашизму» часть русской интеллигенции, как внутри страны, так и особенно в эмиграции, решила противопоставить революционный «ненашизм» — весьма спорное интеллектуальное увлечение, состоящее в том, чтобы записывать во «враги демократии» всех, кто не встал открыто в оппозицию к режиму и тем более тех, кто продолжает с ним сотрудничать.