Русская жизнь-цитаты-май 2018

Очевидно, что требования новой Ялты, геополитического величия, ядерный шантаж Запада находится в непримиримом противоречии с задачей легитимизации наворованного на том же Западе. Первый очень серьезный звонок для Кремля прозвучал 6 апреля, когда после четырех лет различных западных санкций, которые лично путинскую верхушку совершенно не задевали, впервые были заморожены активы 24 кремлевских фигур, причем 5 из них очень близки к Путину. Это его зять Шеломов, его охранник Золотов, и другие. Мало кто обратил внимание, что из нефтяных олигархов включен был только Владимир Богданов. Именно потому, что он генеральный директор и владелец Сургутнефтегаза. Финансовой разведке СЩА давно хорошо известно, что Богданов — это номинальный владелец, а по меньшей мере половина акций принадлежит лично Путину.

Новый срок, сколько он ни продлится, пройдет под знаком неразрешимого противоречия между геополитическим величием, как его понимают в Кремле , и задачей легитимизации награбленного.

В Вашингтон прибыли эмиссары Путина Авен и Фридман чтобы попытаться договориться по поводу спасения замороженных активов. А если не получится, то хотя бы о том, чтобы уже существующий список из 24 лиц больше не расширялся.

И заранее могу вам сказать, что их миссия провалится.

https://rusmonitor.com/andrejj-piontkovskijj-dve-osnovnye-zadachi-putinskojj-dzyudokherii-vstupili-v-neprimirimoe-protivorechie.html

Элла Панеях, социолог:”У этой системы еще долгий путь развития и деградации

Реформы, безусловно, скомпрометировали демократию. Другое дело, что сейчас можно и понимать, что падение уровня жизни после распада СССР можно только частично приписать шоковой терапии; в основном же оно было связано с тем скрытым развалом, который происходил в позднесоветское время, а также с тем, как сильно затянулось решение всех этих проблем. Советское заметание мусора под ковер привело к тому, что когда ковер убрали, то мусора под ним оказалось много — и убрать его было довольно сложно, было сильное подозрение, что если мусор убрать, то под ним и пола не найдется.

Мы видим, что современное общество, когда государство ему не мешает, уже гораздо лучше договаривается, объединяется, ищет компромисс, отстаивает свою повестку. Эта рана зарастает. Но теперь у нас есть государство, которое разрослось в относительном вакууме — и у него нет никаких стимулов к тому, чтобы ужиматься обратно. Теперь власти воспринимают способность людей создавать из себя среду, противодействующую расширению государства, как угрозу. И правильно воспринимают — это действительно угроза для безальтернативной, перецентрализованной власти, неспособной ни договариваться, ни давать задний ход. Люди выходят протестовать против свалки рядом с городом, а с ними начинают бороться, как будто они требуют немедленной отставки Путина.

– Мы с вами общаемся вскоре после разогнанных митингов 5 мая. Как вам кажется, жесткость этих разгонов сознательная? Государство хочет, чтобы его таким видели?

– Мне, как человеку, который много лет изучал полицию, кажется, что намеренно жестоким был разгон 6 мая 2012 года. Но с тех пор многое изменилось. С одной стороны, стало меньше контроля над силовыми структурами. Захватили ОНК (Общественная наблюдательная комиссия. — Republic), прижали прессу, настроения в обществе изменились. С другой стороны, тех, кто разгоняет, выделили в отдельную силовую структуру, — Росгвардию, — которая, наверное, в иерархии силовых ведомств стоит повыше МВД. Росгвардейцы, в отличие от полиции, не производят какое-то иное общественное благо — не борются с преступностью и не расследуют кражи, их единственная задача — защищать власть от выступлений против нее. В итоге они постепенно разучиваются делать что-то другое: их натаскивают на разгон, они к этому привыкают. С каждым новым разгоном я все больше уверена, что если их однажды попросят сверху действовать вежливо, то у них попросту не получится.

– 7 мая прошла инаугурация Владимира Путина. У многих есть опасения, что новый срок будет таким же реакционным, каким был и предыдущий. Что вы думаете об этом и что должно произойти, чтобы он таким не стал?

– Я могу ошибаться, но у меня есть ощущение, что эти выборы не стали переломным моментом, точкой изменений. Переломный момент был в 2012–2014 годах. У нас сейчас не та политическая система, которая была в России в 2000-е годы. У нас другой режим — хотя подозреваю, что политологи со мной не согласятся. И это означает, что у нас молодой режим, он только-только сложился. Он сбросил с себя социальные обязательства, поменял источник легитимности, перестроил систему управления, изменил права игры внутри государства.