Русская зима

Красиво было, когда здесь, на суше, светило солнце, превращая осеннюю серость и желтизну в золото, небо – высокое и голубое, без единого прожилка белёсости, а над морем, но не у берега, а там, далеко, ближе к горизонту, стояли тучи. Не просто тучи, а стена из туч, почти черных, плотных.

Да, и красиво, и страшно. И представлялся шторм, буря, мечущийся средь валов кораблик, людей, которые своими слабыми силами стараются удержать его на плаву, спасти от гибели, довести до золотистой суши. Кораблик обязательно с мачтами, как при Колумбе.

Но парусников Сергеев не замечал, яхт тоже не было, зато почти постоянно наблюдал корабли боевые. Один, два, а то и три стояли неподвижно, словно звенья цепи, прикрывающей берег.

Чуть ли не каждый день над поселком проносились самолеты. Не всегда он успевал их заметить – неожиданно, из тишины, возникал свистящий вой, и пока Сергеев поднимал голову, начинал искать источник, вой менялся на продирающее уши шипение, секундное, острое, и снова становился воем и исчезал.

– Сверхзвуковой, – оправдывал свою медлительность Сергеев.

Зато вертолеты давали собой полюбоваться. Полюбоваться и потревожиться… Часто они возникали будто из самого моря – вот горизонт чист, спокоен, море поблескивает, корабль стоит, как островок или, точнее, камень; тихо, если, конечно, собака Умка не полаивает с тоски, соседи вяло не переругиваются, машины не ездят. Да, часто бывает абсолютная, непривычная после Москвы, тишина. И тут, сначала еле уловимое – чик, чик, чик, чик. Даже не обращаешь внимания. Кузнечик, сверчок какой-нибудь в сарае за забором. Мягко, нейтрально, безопасно стрекочет. Пускай стрекочет.

Но стрекот становится жестче, вот от него начинает свербеть в мозгу. Откуда он? Что?

Бац – и над полоской степи, почти перед тобой – возникают два существа. В первый момент кажется, что это действительно нечто живое. Огромные стрекозы, или саранча, или серые шершни. Винты рубят воздух, а короткие крылья по бокам – то ли с подвешенными пулеметами, то ли с ракетами – напоминают растопыренные, готовые схватить добычу лапки; турбины по бокам от кабины так похожи на выпученные глаза, острый нос – один в один клюв вороны.

И смотришь, зачарованный, оторопевший, как они приближаются. Любуешься и ужасаешься этой мощи созданных человеком стальных полуптиц-полунасекомых. Может, и не стальных, но крепких – не прихлопнуть огромной газетой, их клевок разорвет тебя на клочки, винты превратят в фарш и разбросают на километр.

* * *

Каждый вечер Сергеев обещал себе завтра пойти к морю. Встать с кровати, помахать руками, поприседать, ополоснуться под душем, позавтракать – и пойти.

Вставал, делал подобие зарядки, а дальше как-то размякал. Для душа часто бывало прохладно, есть еще не хотелось. Варил кофе, выходил с кружкой на террасу. Смотрел на море отсюда. Пока, наверное, этого было достаточно…

С морем он познакомился взрослым. В ранней – доармейской – юности хипповал, но море им, сибирским хиппарям, заменяли реки и озера. Впрочем, и моря там у них были, но искусственные – Красноярское, Братское, Новосибирское…

Настоящее увидел в сорок лет. У сына появились подозрения на астму, аллергия донимала, вирусы (или ей так казалось), и решено было ехать. Выбрали Феодосию: довольно дешевое жилье, к тому же не только в частных секторах, но и в квартирах.

Нашли квартиру в интернете, добрались, вселились. И пошли на берег. И вышли к кафе – веранда у самой воды.

Темнело, под крышей зажглись разноцветные, неяркие, лампочки, играла, не в этом кафе, а где-то в отдалении, музыка. Официантка, домашняя какая-то, своя, советовала им блюда мягким уютным голосом. Перечисляла диковинные для Сергеева названия: рапаны, сибас, дорадо, бычки, мидии в сыре, ставридка… Да нет, многое он ел, но одно дело в московских ресторанах, а другое – здесь.

С моря надувал ветерок. Легкие такие воздушные волны. И волнами приходил запах чего-то будто слегка подтухшего, но в то же время ароматного, свежего. Сергеев искал слова для этого запаха и нашел – так пахнет спирулина из аптеки… Но искал и нашел не в тот первый вечер…

Когда одна песня заканчивалась, а следующая еще не начиналась, становилось слышно шипение… Здесь был берег, и это шипел песок, отпуская откатывавшуюся воду.

Сергеев смотрел на море, густо-синее, на чернеющий мыс, колышущиеся, размытые отсветы огней, на свою жену, на пятилетнего сына, и думал… Нет, не думал, а без всяких мыслей знал в те минуты, что всё хорошо.

Потом несколько лет снова была Феодосия или соседний Судак, а потом они оказались на окраине Сочи – в Мацесте. Дней десять жили там. Флигелек, заросшая виноградом беседка, пляж, одна и та же кафешка по дороге… Заскучав, решили съездить в центр, но жена в последний момент занемогла, и Сергеев с сыном отправились вдвоем.