Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920

Генерал направился в следующую казарму. Здесь тоже прозвенел предупреждающий звонок, и поэтому генерал застал ту же картину, что и в первой казарме. Все лежали на спине, с закрытыми глазами, а сапоги, как положено, стояли у коек. Но когда генерал громко выразил удовольствие, никто не шевельнулся, поскольку стоявший за спиной генерала унтер-офицер выразительно показал кулак, призывая к тишине.

В казарменный комплекс входили конюшни, Шефский дом (в нем располагались квартиры офицеров и шефа полка), плац и церковь.

В наших казармах не было ни читальных залов, ни клубов-столовых. Солдаты ели, читали, изучали воинский устав, сидя на койках, и отрабатывали некоторые упражнения в широких проходах между койками. Умывальники располагались крайне неудобно, в проходе между лестницей и спальнями. Щетки для ногтей появлялись на умывальниках в дни проведения смотров. Как-то проводящий проверку генерал взял одну из этих совершенно новых щеток, ни разу не побывавших в воде, и спросил командира эскадрона князя Меньшикова:

– Ваши солдаты когда-нибудь пользуются этими щетками?

– Никак нет, ваше превосходительство, – ответил Меньшиков.

– Тогда зачем они здесь лежат?

– Только для таких случаев, как сегодняшний, – с насмешливым огоньком в глазах ответил наш командир.

Генерал, вероятно вспомнив свои молодые годы, правильно оценил искренность Меньшикова.

В русской армии понятия не имели о зубных щетках. Подозреваю, что они вообще не так давно появились в нашей жизни.

Несмотря на отсутствие зубных щеток, у солдат, как правило, были превосходные зубы. И этому есть элементарное объяснение: простая, здоровая пища и черный хлеб, обладающий чистящим свойством.

В казармах в углу обязательно висела икона, а на стенах портреты императора, командующего корпусом и командира дивизии и картины в рамах, отображающие героические моменты в жизни русских солдат. Майор Горталов, пронзенный турецкими штыками; расстрел японцами рядового Рябова; солдат Осипов, с горящим факелом в руках врывающийся в пороховой склад, и надпись: «Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении»[14].

На стенах также висели открытые полки, разделенные на секции. У каждого солдата была своя секция, в которой, как предполагалось, он будет в течение дня хранить хлеб; ежедневная норма хлеба составляла два фунта, и считалось, что солдат не съедает всю порцию за один раз. Однако солдаты предпочитали хранить хлеб под замком в своих деревянных сундучках вместе с запасной парой сапог и, зачастую, с грязным бельем. Только во время смотров хлеб появлялся на полках. Командиру дивизии генералу Гурко были знакомы все эти хитрости; он сам был кавалеристом. Как-то во время проверки казарм, когда солдаты стояли у коек, разложив на них содержимое своих сундуков, генерал Гурко, пряча усмешку, спросил у солдата с туповатым выражением лица:

– Где держишь хлеб?

– Там, ваше превосходительство, – указывая на полку, ответил солдат.

Офицеры вздохнули с облегчением.

Но тут последовал неожиданный вопрос:

– Ты всегда там держишь хлеб?

– Нет, – произнес солдат и тут же вспомнил, что утром унтер-офицер строго-настрого запретил им признаваться, что они хранят хлеб в сундучках.

– Тогда где же ты его хранишь?

Повисла долгая пауза. Наконец догадка озарила лицо солдата, и он бодро ответил, указывая рукой на товарища:

– В его сундуке, ваше превосходительство.

Генерал Гурко остался очень доволен собой.

Наш полк состоял из шести эскадронов, в каждом из которых 150 солдат, пулеметный расчет, трубачи, обоз и т. д. В общей сложности в полку было 1200 лошадей. У каждой лошади было свое стойло в бесконечно длинной конюшне, одной на три эскадрона. Впечатляющие размеры конюшен я в полной мере осознавал во время дежурства, когда обходил их ночью. В конюшнях дежурило по одному солдату от каждого эскадрона. Солдат сидел за маленьким столиком с горящей лампой. Завидев меня, он вскакивал и докладывал:

– В стойлах такого-то эскадрона все в порядке.

И я шел дальше мимо бесконечного ряда лошадей до следующего поста.

Офицер заступал на суточное дежурство. Ночью он имел право прилечь на диван в музее полка, но не раздеваясь и не снимая сапог. В одно из дежурств я снял сапоги буквально на полчаса, чтобы дать отдых ногам. Как нарочно, командир полка поздно возвращался из гостей и решил заглянуть ко мне. Не обратив внимания, что я без сапог, он предложил пройтись вдоль конюшен. Я шел босиком по снегу, стараясь производить как можно меньше шума, и он так никогда и не узнал, что я нарушил приказ. Когда я наконец вернулся в музей, мои бедные ноги посинели от холода.