Русские князья. От Ярослава Мудрого до Юрия Долгорукого

– Дивно вельми, – растерянно бормотал он, – будто ветром выдуло все из головы… Не иначе, какое-нибудь наваждение на меня. Не поп это, видно, а волхв… У меня сразу подозрение к нему…

– А что ты скажешь про князя Коснятина?

– Какой он князь? Ты – князь. А больше никого не может быть. Это он и выталкивает тебя поскорее в Киев, чтобы самому тут остаться. А ты не верь ему, княже. Никому не верь. Вот смотри на меня: я никогда никому…

– Надобно всегда иметь верных людей, – сказал Ярослав и сам подумал: «Где же они, твои верные? Не Коснятин ли, который опозорил тебя, разрубая ночью твои лодьи со своими новгородцами? Вот три лета миновало, как отправился ты на захват киевского стола, а никого возле тебя не осталось – одни убиты, другие погибли бесследно где-то, третьи предали, бежали, отшатнулись…»

Вот тогда наконец отважился вспомнить для себя прошлое, попытался ожить душой, взял для охраны небольшую дружину из варягов, взял Ситника и, прикрываясь отговоркой, что желает немного отдохнуть на охоте, помчался за леса к Шуйце. Что там с нею? Какой она стала?

И не узнал двора на Задалье. Новый дубовый частокол охватывал теперь в десять раз большую полосу леса, окружая старую усадьбу, на новом подворье выросли какие-то строения, не законченная тогда церковь уже давно, видно, была достроена, а в стороне от нее стояла еще одна церковь, большая, просторная. Неужели все это Шуйца?

Ситник застучал в деревянные ворота из дубовых бревен, сбоку приоткрылось окошечко, выглянуло, как и когда-то, женское лицо, молча взглянуло на всадников, спряталось, не промолвив ни слова. Ситник выругался:

– Али не видишь, старая дура: князь перед тобой! И после этого им не открывали очень долго; Ярослав уже подумал было, что повторится то же самое, что и три лета назад, когда Шуйца, видно, прослышав о его сватовстве к Ингигерде, обиделась на него и не пустила к себе – так он тогда и уехал, не увидев ее, уехал на битвы и славу, а может, и на смерть и позор, но ей было все равно. Всем все равно, никому нет дела до него, княжение делает человека бесконечно одиноким, окружают тебя только враги, чем больше у тебя побед, тем больше врагов, чем выше станешь, тем большая зависть окружает тебя, – может, зависть убивает великих людей даже чаще, чем войны. Уже хотел было сказать Ситнику: «Ох, правду молвил, никому не следует верить», но снова открылось окошко, выглянуло то же самое равнодушное лицо, сказало невозмутимо:

– Князю можно, а больше никому.

И загремели запоры.

– Тю, глупая баба! – крикнул Ситник. – Так я и отпустил бы князя одного!

– Поедешь со мной, – сказал князь, а варягам велел располагаться под деревьями.

Ворота открыли две довольно молодые женщины, но обе… в монашеском одеянии.

– Это что? – удивился князь. – Кто вы?

– Обитель Божья, – сказала та, что первая выглядывала в окошко.

– Тю, – засмеялся Ситник, – бабы уже в попы полезли. Да еще молоденькие!

Он наклонился, чтобы ущипнуть одну из монахинь, но она неторопливо оттолкнула его руку.

– Монастырь?

Ярослав осматривался по сторонам. Огородцы, полоска озимых, какие-то фигуры в черном суетятся возле хлевов и коровников, куры возле навоза. Вот оно и есть: «Курица разгребает мусор и добывает из него зерно».

– Как же называется монастырь? – спросил Ярослав.

– Шуйский.

Это уже было немного легче. Еще одна затея взбалошной Шуйцы. Пусть будет так. Первая женская обитель на Руси. Под княжьей рукой. Пусть.

– Так ведите меня к Шуйце, – приказал вполне уверенно.

– Игуменья Мария на молитве, – получил в ответ.

– Что? Шуйца – игуменья? Мария?

Монахиня молча пошла впереди княжеского коня. Вторая закрывала ворота.

Ситник, которому Ярослав ничего не говорил, куда едут и к кому, с любопытством смотрел по сторонам, бормотал:

– Ну и бабье! Вот так да!

Князь оставил его на большом дворе, а сам поехал к малой церкви, поставленной еще при нем, доехал до паперти, слез с коня, привязал его к березе и, прихрамывая, осторожно пошел по ступенькам, стараясь прикрыть хромоту. Церковь внутри была голой – ни единой иконы, ни единого рисунка, только три свечи горят в глубине, а перед ними – темная фигура на коленях, неподвижная, окаменевшая. Ярослав тихо подошел, опустился на колени рядом с фигурой, осенил себя широким крестом и лишь после этого взглянул на соседку, и она не удержалась, взглянула на него. И он узнал и не узнал свою давнюю Шуйцу; благочестие было в ее глазах и на устах, вся закрыта была черным, нежно белела только щека, повернутая к князю, и излучался от нее тот же самый запах, что и тогда в лесу, свежий, пронзительный запах молодости.

– Шуйца, – прошептал Ярослав, словно бы боялся вспугнуть богов и их ангелов, – Шуйца!

– Зачем приехал? – тоже тихим голосом спросила она.

– К тебе.

– Поздно.

– Никогда не поздно к тебе.

– Обреклась я святому Богу.

– А я?

– Покинул меня. Забыл.

– Никогда не забывал.

– Теперь поздно.

– Шуйца!

– Теперь я Мария.

– Мария-Шуйца…

– Не гневи Бога…

– Так давай помолимся и уйдем отсюда…

– Куда?

– К тебе.

– Там теперь сестры.

– Ну, тогда в леса…

– А там грех…

– Я несчастливый, – сказал он жалобно.

– Знаю. Молись.