Русские князья. От Ярослава Мудрого до Юрия Долгорукого

– Будет еще больше, – гордо пообещал Ярослав. Из-за варягов между ними возникла стычка. Ирина требовала оставить в услужении хотя бы небольшую дружину, Ярослав же твердо решил отправить всех.

– Нужда возникнет – позовем, – сказал он твердо. Тогда княгиня поставила свои условия. Молчала с момента приезда в Киев, но теперь наконец не стерпела.

– Если же так, – сказала с холодностью, знакомой Ярославу с их первых новгородских дней, – тогда послушай меня.

– Изволь. – Ярослав думал, речь идет о каком-то капризе женском, и готов был сразу же удовлетворить, но она сказала совсем о другом, Ярослав никак этого не ожидал.

– Не хочу больше видеть твоего боярина на княжьем дворе.

– Какого боярина? – удивился князь.

– Этого… мокрого, который всегда отвратительно потеет…

– Ситника?

– Не знаю, как зовется, и ведать не хочу.

– Да чем он тебе?

– Страшный человек.

– Он спас мне жизнь, – сказал князь.

– Не хочу, чтобы он был здесь.

– Но ведь это же – единственный верный мне человек.

– У тебя есть жена.

– Не могу уважить твою волю, – твердо сказал Ярослав, – ты жена моя возлюбленная, но дела державы стоят всего превыше. Не мы делами управляем, а они повелевают нами. Но обещаю: ты не увидишь больше боярина Ситника перед своими очами.

– Это уже лучше, – вздохнула Ирина, – чего не видишь, то для тебя не существует.

Она не изменила холодного тона, и Ярослав впервые, кажется, понял, какой жестокой может быть жена, а еще подумал, что, быть может, и научится жестокости у жены.

Ночью он долго не спал, читал, ходил по горнице, потом велел позвать Ситника, тот пришел сонный, взъерошенный, чесал под сорочкою грудь, удивлялся:

– Что-то стряслось, княже? Неужели проспал?

– Ничего не стряслось. Знай отныне: будешь приходить ко мне только ночью по делам, чтоб тебя на княжьем дворе никто днем не видел. Понял?

– Да, княже.

– Иди спи.

– Какой же теперь сон? Тревога не даст спать. Что-то, видать, случилось, да только ты не говоришь своему рабу, княже.

– Сказано же: ничего. Договориться с тобой хотел. Идем в Новгород. Ты чтобы был возле меня, и чтобы не было тебя. Как дух святой. Понял?

– Ага, так.

– Иди.

Ситник наклонился, поцеловал руку князю, дохнул на Ярослава горячим духом потного тела. Ярослав стерпел. Все должен терпеть во имя дел державных. Не ты ими, а они тобой повелевают.

А потом сияли свечи в новгородском храме Софии, возносился сизый дым из кадил над Ярославом, над его женой и над сыном-первенцем Владимиром, новым князем Новгородским, гремели торжественные слова одетого в золотые ризы Иллариона: «Да продолжит Бог твою жизнь, раздвинет пределы твоей власти, обречет на бесчестие и погибель недругов твоих. Да будет мир твоему владычеству и солнце покоя пусть озаряет подвластные тебе земли, и да будут уничтожены все твои враги, и да подарит тебе непреоборимую силу в руках Всевышнего, ибо ты возлюбил истинное имя его и поднял руку на его врагов».

– Я ли тебе враг, княже? – допытывался Коснятин глубокой ночью, когда уже закончено было пиршество и величание новорожденного князя Новгородского Владимира. Посерел, осунулся, постарел сразу, куда девалась красота, куда девалась удаль. – Разве же не я был тебе первой опорой, первой подмогой во всем?

Ярослав молчал. Утомился за день, знал, что придется объясняться с Коснятином, знал, что придется быть даже жестоким, но что же? Быть властелином мягким – вредная вещь, уже не раз и не два он убеждался в этом. Суровым будь, твердым, непоколебимым, каким был его отец князь Владимир, каким прослыл и польский князь Болеслав, – и тогда и народ забудет о твоей суровости и о жестокости не вспомнит, а возвеличит тебя за высокие дела.

– Родичи мы, – напомнил Коснятин, – должны держать друг друга…

– Не стояли наши зыбки под одной крышей, – хмуро сказал Ярослав, – а держаться должен государства, его повеление выполняю, и выше этого нет для меня ничего. Первый сын – первый князь. Так повелось от отца и деда. Таков закон.

– Разве же мало земель? – Коснятин не утрачивал надежды уговорить Ярослава. Все равно, ведь сын еще мал, младенец, не будет княжить до шестнадцати лет, кто-то же должен сидеть в Новгороде. – Все города вольны. Имеешь только братьев – Мстислава, но он ведь далеко, да Судислава, а этот сидит тихо в своем Пскове.

– Новгородская земля после Киева – первейшая. Отец мой сажал здесь сыновей своих, не отступлю и я.

– Забыл ты, княже, про все, – зловеще молвил Коснятин, – забыл, как отдавал тебе Новгород не только добро свое, но и честь, поддерживая твою сыновнюю дерзость и преступную непокорность супротив отца твоего.

– Твое то было наущенье, – спокойно напомнил ему Ярослав.

Но Коснятин не слушал. У него дрожали губы, он весь дрожал и, если бы мог, изрубил князя мечом, наверное; все в нем содрогалось, все плыло перед глазами, метались сюда и туда огни свечей, не было в них привычной золотистости и тепла – была темная кровь, черный дым, словно бы горели на том огне все надежды Коснятина.