Русские князья. От Ярослава Мудрого до Юрия Долгорукого

– Гонцов дам. Но все это – суета. Идти надобно на Киев. Не знаю еще, когда именно идти и как, но ведаю: надобно. Для этого живу. Пока не соединим всей нашей земли, никто не будет знать, что здесь надобно делать. Буду повторять всегда, до самой смерти, завещать сыновьям своим и потомкам, что земля наша прежде всего и превыше всего достойна единственного: объединения. Тогда она будет не просто богатой, но станет щедро-богатой для всех людей, которые на ней живут, а могуществом своим превзойдет все, что можно себе представить и отыскать в древнейшей истории. Ради этого хочу идти на Киев. Скажут обо мне: ищу славы. Пускай говорят. Скажут: обещал суздальцам, что ждет их в Киеве хлеб, мед и просо. Пускай говорят и это. Еще обвинят, якобы возжелал присоединить достославный Киев к неведомым краям суздальским. Пусть. Мечтаю не о присоединении, а об объединении. Нет суздальцев и киевлян, есть братья. Нет медоточивых земель и пустошных краев, а есть наша любимая земля, с которой по богатству не сравнится никакая земля на свете! Что скажешь, княже Иван, на мои слова?

– Великая цель – как великая тяжесть: много сил надобно, дабы поднять.

– Надеюсь, что помогут мне. Поможешь и ты.

– Хотел бы.

– Настало время высочайшее. Изяслав опустошает и грабит земли вокруг Чернигова, по Сейму, по Десне. Два лета не знает покоя этот край. Надобно идти на Киев. Вести оттуда тревожные, но и благоприятные.

– Зимой тяжело, – заколебался Берладник. – Еще не собрал достаточно людей.

– Достатка никогда ни в чем не бывает.

– Но ведь и бросаться вслепую – нужно ли? Был я там, помогал Святославу Ольговичу. Ты знаешь, как все закончилось.

– Знаю, что взял ты золото от Святослава и помчался сюда.

– От безнадежности прибыл к тебе, князь Юрий, вспомни.

– Ну, верно. Теперь служишь мне, и вот я велю идти с сыном моим Ростиславом на Киев еще этой зимой, чтобы до весенних разливов быть там.

– С Ростиславом не пойду. Ежели и пойду, только с тобою, княже Юрий, и то лучше в теплую погоду, чтобы взял бы еще и половцев в подмогу.

– Забыл, княже Иван, кто платит твоим берладникам.

– Помню о том хорошо. Если бы не зависимость эта, то считали бы себя целиком вольными людьми, а так – лишь наполовину.

– А кто ставит условия? – засмеялся, чтобы хоть немного смягчить остроту разговора, Долгорукий. – Тот, кто платит.

– Нет, – сказал Берладник, – тот, кто служит. Знаешь ведь песню, княже Юрий: «Поищем себе лучшего хозяина».

– Ты не варяг и не тот киевский воевода, который менял князей, словно пес хозяев. Ежели пришел ко мне, верю: пришел ради великого дела, а не ради хорошей платы. Ловил бы рыбу на Дунае да торговал бы с ромеями и получал бы себе серебро да злато. Ты же взял на себя добровольно то, что мною взято по долгу. Поэтому ставлю тебя так высоко и пришел к тебе именно теперь.

– Внезапно застал меня, княже. Не готовы мы к такому далекому и, быть может, самому главному нашему походу. Не говорю, что для тебя – это все. Поверь мне: не принадлежу к вялым и разнеженным, умею действовать быстро, но что-то меня сдерживает. Сам не знаю что, но нашептывает: «Не торопись». Да и не пойду без тебя никогда. Это уж так. Потому что в самом деле шел именно к тебе, много наслышан про князя Долгорукого, пришел не для того, чтобы сидеть тут и ставить такие вот печальные городки, где берладники не купаются в роскоши, а живут в суровых трудах повседневных. Пришел, чтобы идти, быть может, и верно на дело самое высокое. Но с тобой, княже Юрий.

– Дозволь, княже Юрий, слово молвить, – подливая в чаши, обратился к Долгорукому чашник, Громило, перед тем перемолвившись несколькими словами с князем Андреем, который сидел возле сестры своей Ольги, вроде бы вовсе равнодушный к разговорам за столом, тогда как княжна вся была поглощена вниманием к каждому слову Берладника.

– Скажи нам, Громило, про суздальского коника, который войдет в Золотые ворота киевские, – улыбнулся Долгорукий.