Русские куртизанки

Позднее в письме к Жорж Санд Дюма-сын так опишет свои впечатления от Надежды Нарышкиной, которую очень любил называть княгиней, хотя она не была титулованной особой (впрочем, общеизвестно, что для иностранцев все русские — князья, так что заблуждение понятное… другое дело, что Надежда любовника ничуточки не разуверяла, а может быть, и сама отводила ему на сей счет глаза, уповая на то, что проверить ее родовую грамоту на княжение невозможно, да и к «Бархатной книге»[5] у Дюма доступа нет):

«Больше всего я люблю в ней то, что она целиком и полностью женщина, от кончиков ногтей до глубины души… Это существо физически очень обольстительное — она пленяет меня изяществом линий и совершенством форм. Все нравится мне в ней: ее душистая кожа, тигриные когти, длинные рыжеватые волосы и глаза цвета морской волны — все это по мне…»

Разумеется, такой резонер (по большому счету, немалый зануда!), как Дюма-младший, не мог не подвести высокоморального фундамента под свою пылкую связь с русской сиреной (так он называл Надежду, у которой был, во-первых, чарующий голос, а во-вторых, она была так же опасна, как обитательницы острова Тасос), и сделал он это также в письме к Жорж Санд… между прочим, он был не только резонер и моралист, но и немалый садист: ведь знал же, знал, что сия дама к нему горячо неравнодушна, однако не переставал дразнить ее, описывая свое чувство к другой:

«Мне доставляет удовольствие перевоспитывать это прекрасное создание, испорченное своей страной, своим воспитанием, своим окружением, своим кокетством и даже праздностью…»

Александр заблуждался относительно того, что Надежду так уж легко перевоспитать. Она не захотела расстаться ни с одной из своих прихотей ради любовника — только страстная привязанность к дочери Ольге смягчала ее душу. Она хотела продолжать жить вольно и свободно, не ломая себя ради какого-то, пусть даже самого лучшего в мире мужчины. Кроме того, Надежда была финансово независима — и даже если она охотно принимала от любовников (а сойдясь с Дюма-фисом, она продолжала некоторое время поддерживать и отношения с герцогом де Морни, который, конечно, был не столь хорош в постели, как молодой драматург, зато был куда веселее, раскованнее, моложе душой, чем Александр. По сути, герцог куда больше подходил Надежде в качестве спутника жизни… но беда в том, что слишком сильна была плотская тяга зеленоглазой сирены к голубоглазому блондину…) драгоценности и красивые вещи, то никто из них не мог бы похвастать тем, что содержит ее. Она жила на свои деньги (в смысле, на деньги своего брошенного мужа, на деньги своих снисходительных родителей), а финансовая независимость делает женщину строптивой…

Вообще забавная штука! Женщина, которая берет деньги у мужчины, — она порядочная особа, если этот мужчина — муж, и она же — проститутка, если этот мужчина — любовник!

Словом, Надежда вела себя чрезвычайно вольно, в том смысле, что при живом муже сожительствовала с другими (ну ладно, с одним другим), однако принудить ее сделать то, чего она не хочет, пусть даже заплатив за это, было невозможно! Воистину, эта прелестнейшая представительница племени куртизанок была таковой именно в соответствии с потребностью своей натуры — изменять кому бы то ни было во что бы то ни стало!

Не эта ли привычка Надежды (привычка — вторая натура!) крепче всякой привязи держала Александра рядом с ней?

Как метко выразилась одна французская писательница, попытавшаяся исследовать этот феномен — модный литератор, модный драматург, сын модного писателя: