Русские поэты второй половины XIX века

Затем появилась идея будущей общественной гармонии, ярко изложенная в «Разговоре». Если бы только стихотворение Баратынского «Последний поэт» (1835) появилось чуть-чуть раньше, то можно было бы прямо утверждать, что «Разговор» полемично направлен против основной мысли этого стихотворения (пессимистического предвидения будущего торжества «железного века», отстраняющего поэта как «бесполезного»).

Если считать, что идейному императиву противостоит нечеткость жизненной позиции, робость и осторожность в изъявлении пожеланий на будущее, то в грамматических конструкциях этой антиномичной паре понятий будут соответствовать повелительное и сослагательное наклонения. Интересно, что в поэзии Хомякова 20-х годов повелительное наклонение почти не встречается, зато тогда было вполне возможно сослагательное наклонение в глаголах-сказуемых: «Хотел бы я…» («Желание»), «Ах, я хотел бы…» («Степи»). Но уже с конца второго десятилетия и тем более в 30-х годах создаются стихотворения, построенные почти целиком на повелительном наклонении: («Клинок», «Просьба», «Думы», «Вдохновение»). А в славянофильский период, вплоть до середины 50-х годов, почти все программные стихотворения Хомякова – императивны: «Орел», «Гордись! – тебе льстецы сказали…», «Не говорите: …То былое…», «Вставайте! Оковы распались…», «России», «Раскаявшейся России». Например, в стихотворении «России» на 24 глагола приходится 10 слов в повелительном наклонении и две императивных формы с частицей «да».

Друзья-единомышленники воспринимали эти стихотворения как программные, вместе с программными же публицистическими статьями Хомякова. Когда славянофилам удалось в 1856 году добиться разрешения на издание собственного журнала «Русская беседа», то почти каждый его номер стал открываться новыми стихотворениями вождя. Творчество других поэтов-славянофилов, прежде всего братьев Константина и Ивана Аксаковых, играло значительно меньшую роль в развитии «партийной» журналистики и литературы: Константин, подобно Хомякову, стремился к созданию программной поэзии, но в своих стихотворениях он лишь развивал общие идеи Хомякова применительно к темам дня: его лирика была посвящена поэтому конкретным социальным проблемам, была, так сказать, более злободневна и публицистична (тема освобождения народа, освобождения печатного слова от цензуры, сатира на космополитическое барство и т. д.); к тому же в количественном отношении стихотворения К. Аксакова занимают на страницах «Русской беседы» ничтожное место – их всего три на двадцать номеров журнала. Программность хомяковских стихотворений существенно изменила образ Поэта. В ранних его опытах Поэт был как бы «частным лицом», нисколько не мечтавшим взять на себя ответственность за судьбы нации и человечества: он лишь стремился подняться к Богу, получить божественное вдохновение для лирического творчества; теперь же, в славянофильский период, автор становится настолько уверенным в себе, в своем пророческом призвании, что он уже не нуждается в «благословении», он становится всеведущим и всеответственным, он декларирует политические формулы, пророчествует о будущем, карает врагов и поощряет друзей.

Стихотворение «России» – одно из самых типичнейших славянофильских произведений Хомякова. Императивность, пророчество и исторический оптимизм сочетаются здесь с чрезвычайно требовательным отношением к родной стране, с обнажением язв и пороков, опутавших Россию (последним поэзия Хомякова резко отличается от односторонне апологетических стихотворений Н. М. Языкова). Многие писатели – П. А. Вяземский, Ф. Ф. Вигель, графиня Е. П. Ростопчина – приходили в ярость от такого «самомнения» и самоволия: кто, дескать, дал право частному человеку повелительно изрекать абсолютные истины да еще «очернять» свою родину? Но Хомяков говорит не только как пророк, некоторые его стихотворения перелагают как бы «глас Божий» («Суд Божий», «По прочтении псалма»), поэт как бы выступает непосредственно от имени Бога. Стихотворения славянофильского периода невольно приобретают библейскую четкость, торжественность. Они и буквально наполняются библейскими образами и ассоциациями, и косвенно связаны с поэтикой Библии (частное употребление повторов, однокоренных слов). Можно говорить и о связи стихотворений Хомякова с жанром притчи.