Русские символисты: этюды и разыскания

Вдвоем с тобой мы бродим в мире,Откуда нет для нас дверей,Как гости лишние на пиреВ толпе излюбленных гостей[710].Как брат с сестрой, без денег, в тиреВ кругу стреляющих детей[711],Ты[712] балаганный царь в порфире,Я заклинательница змей.Взывать к Христу, молиться Фебу,Смешно, с пустых подмосток нам.В тоске мы взор возводим к небуЛишь на потеху шутникам.

Им веселей, когда на зебуФакир, смеясь, стучит в там-там.Вниманья к гаеру не требуй,Как балаган сменить на храм?Наш храм во власти иноверца[713]Пусть оскорбляет наш алтарь.Оркестр опять играет scherzo,Ступай опять кривляться, царь.Закроется уборной дверца[714],Зажжется розовый фонарь[715],И лишь тогда желаньям сердцаСвободу мы дадим, как встарь.

Пока пляши в своей порфире,Мне змей моих ласкать позволь,Пусть в сердце рана глубже, шире,Пусть неотступней в сердце боль.В тебе и в зебу и в факиреТолпа увидит только роль.Мир — балаган, кривляйся в мире,Мой кровью венчанный король.15 ноября 1913 [716]

ВОКРУГ ГИБЕЛИ НАДЕЖДЫ ЛЬВОВОЙ

Материалы из архива Валерия Брюсова

Во вторник 26 ноября 1913 г. московская газета «Русское Слово» напечатала заметку (подписанную криптонимом: Н. Б.) о самоубийстве в одном из домов по Крапивенскому переулку, близ Трубной площади:

«В воскресенье, вечером, застрелилась молодая поэтесса Н. Г. Львова. <…>

Около 9-ти час. вечера Н. Г. Львова позвонила по телефону к г. Брюсову и просила приехать к ней.

Г. Брюсов ответил, что ему некогда, — он занят срочной работой.

Через несколько минут г-жа Львова снова подошла к телефону и сказала г. Брюсову:

— Если вы сейчас не приедете, я застрелюсь… <…>

Минут пять спустя после разговора г-жи Львовой с г. Брюсовым в комнате грянул выстрел».

Сразу после выстрела Львова кинулась к другому жильцу дома, Меркулову, со словами: «Я застрелилась, помогите!..»

«Она назвала № телефона и сказала:

— Попросите, чтобы приехал… <…>

Через несколько минут г. Брюсов приехал.

Наклонился к полулежащей на стуле в прихожей г-же Львовой.

Она как будто узнала его, как будто пыталась говорить, но уже не хватало сил.

Тем временем прибыла карета скорой помощи, но всякая помощь была уже бесполезна.

Минуту спустя г-жа Львова скончалась.

Г. Брюсов был страшно потрясен. Он даже не взял письма, оставленного покойной на его имя, не взял бумаг и рукописей, также, по-видимому, предназначавшихся для него.

Он уехал.

Полиция опечатала все письма г-жи Львовой, в том числе и письмо, адресованное г. Брюсову. Забраны также все бумаги и рукописи».

Поэт Лев Зилов сообщает о 24 ноября — последнем дне жизни Львовой: «Весь вечер она звонила по телефону своим друзьям, говоря каждому из них, что просит приехать к ней „по очень важному делу“ — и никто не откликнулся, никто не приехал. После выстрела, когда вбежали к ней соседи, она имела силы пойти к ним навстречу и просить позвонить известному поэту Б., повторяя номер его телефона.

Когда он приехал, она пыталась что-то сказать ему, но было слишком поздно: наступила последняя борьба со смертью. Покойной оставлено письмо на имя упомянутого Б.»[717].

Один из друзей Львовой, поэт Вадим Шершеневич, вспоминает о том же дне:

«Я не помню, где я был вечером, но, когда пришел домой часов в десять, я застал жену у телефона:

— Поезжай немедленно к Наде!

Я не мог добиться, в чем дело. Я отправился. <…>

На звонок мне открыл дверь человек в форме землемера, которого я раньше не видел. Он оказался братом Нади и плакал.

А в соседней комнате на столе в своей черной повязке лежала мертвая Надя. Выстрел был из нагана в сердце»[718].