Русские символисты: этюды и разыскания

Будь для меня и солнцем и луной,Будь для меня сверканьем звезд несметных!Всходи, блистая, утром надо мной,Свети мне ночью в безднах беспросветных!<………………………………………………>Разлей над грустью предвечерний свет,Мани закатным заревом загадок,

И говори, что вечной скорби нет,Прозрачной аркой семицветных радуг!<…………………………………………>Дай мне дышать в твоих живых лучах,Дай мне сгореть в немеркнущем сверканьи,Дай мне растаять, с гимном на устах,В неизреченной сладости сгоранья!

(«Будь для меня»)[590]

Сырейщикова:

Я так тебя люблю, как и мечтать не смела!Так страстно вешний лист ни разу не дрожал,Так ласково вода ни разу пеной белойНе одевала грудь угрюмо-гордых скал!Так нежно радуга сквозь листья не сквозила,

Так ярко не цвели июньские цветы,С таким томлением, от века, милый к милойЕще не припадал в молчаньи темноты!Быть может, для тебя я — только сон манящий,Я — только ветерка душистый поцелуй,Певучий луч луны, приветливо скользящийПо зыбкой тишине бесстрастно-ясных струй.

Но верно знаю я: в твоей душе надменнойБесследно не пройду, как утренний туман!В безбрежности твоей пусть я останусь пленной.Я все ж — волна твоя, мой вольный океан![591]

Если аналогии с Львовой напрашивались сами собою и были сознательно выведены на поверхность Брюсовым, то соотношение с Еленой (Нелли) Сырейщиковой составляло второй, более глубинный и потаенный слой его литературной мистификации.

В творчестве Брюсова 1910-х гг. «Стихи Нелли» занимают свое определенное место в ряду произведений, уделявших преимущественное внимание женской психологии. В том же году, что и «Стихи Нелли», вышел в свет его сборник рассказов и драматических сцен «Ночи и дни», задачей которого, как указывал Брюсов в предисловии, было «всмотреться в особенности психологии женской души»[592]. Живое внимание к женской теме сказывается и в поэзии Брюсова этой поры (книга «Зеркало теней», 1912), обнаружившей заметные перемены в идейно-художественной структуре по сравнению с его программно-символистскими сборниками 1900-х гг. Новая лирика Брюсова «уже не выглядит такой торжественной и приподнятой. Не превратившись в реалистическую поэзию, она сделалась эмпиричной. В большей мере, чем до сих пор, она насыщалась бытовыми деталями, психологией, стала более конкретной и отчасти даже „обиходной“»[593]. Такая тенденция к «прозаизации» поэзии, «заземлению» ее тематики, естественно, влекла за собой и изменения в образе лирической героини, которая мало-помалу утрачивала свою условно-символическую, «жреческо»-мифологическую природу и становилась менее возвышенной и отвлеченной, наделялась непосредственно жизненными, интимно-характерными чертами. Однако внимание Брюсова к «женской» теме в ее конкретно-психологическом преломлении, последовательным выражением которого было создание женской литературной маски, объяснялось, безусловно, не только тем, что в его поэтической индивидуальности открылись новые грани, но и более общими тенденциями, обозначившимися в русской поэзии того времени.