Русские снега

Это была шапка, как шапка, — обычный треух, но такого яркого, такого сияющего рыжего меха не могло быть у лисы. А если не у лисы, то у какого зверя? Кто мог иметь столь богатую шубу? И невообразимо, чтоб этот мех изготовлялся кем-то где-то искусственно — он был исключительно мягок, ласков. И вот ещё что: подкладка у шапки была тоже необыкновенно шелковиста, с декоративным рисунком в виде повторяющихся загадочных знаков. Те знаки не походили ни на буквы, ни на цифры, ни на иероглифы — они были словно бы не человеческого, не земного происхождения.

Маруся нахлобучивала шапку себе на голову, заглядывая в зеркало, выворачивала её и пыталась рассмотреть при скудном свете странные письмена.

— Вань, это не просто узор, а именно знаки или буквы.

— Это почтовое сообщение, — отозвался он. — Вместо письма посылают куртку кожаную или шубу меховую или вот шапку, на них и пишут заветные слова… Неплохой обычай!

— Кто пишет?

— Спроси что-нибудь полегче. Может быть, те, что на корабле с парусами… приплыли да и разгуливают… в лапоточках и в шапках. Будут обитать рядом с нами и устраивать всяческие происшествия. Чтоб мы не скучали.

За время его отсутствия в деревне случилось вот что: шел по Лучкину кривой мужик с длиннющим кнутом на плече и играл на рожке, да славно так — коровы со дворов отзывались, не только Милашка Сорокоумовых, Зорька Махонина, Сестричка Колошиных, но и ещё чьи-то… к дому Анны Плетнёвой пришел неведомо откуда здоровенный хряк, разрыл завалинку и улёгся там по-хозяйски. Маруся увидела его лежащим и удивилась не столько росту и упитанности хряка, сколько тому, что лежал он словно бы на солнышке и помахивал ушами, отгоняя мух; не зная, что делать и как поступить с этим нежданным гостем, Маруся и подойти-то боялась к нему, но тут из-за дома вышла празднично одетая — в сарафане и при цветастом фартуке — баба хлестнула его прутом и прогнала; на Марусю эта баба оглянулась как на привидение и, перекрестясь, скрылась… за домом Веруни у околицы появился рубленый овин и гумно при нём, на гумне хлебная скирда… а в овине печь топится, снопы сушатся… за огородом Тарцевых в Вырке Маруся обнаружила вершу, в ней две щучки… «Хотела взять, — сказала Маруся, поглядывая на сына. — Да ведь мы вершу не ставили — значит, чужая»… в кузне, что на берегу Вырка, кто-то подковывает лошадей; слышен и говор мужской, и стук молотка по наковальне, и конское ржание…

Митрий Колошин выудил из своего колодца горшок с молоком, спущенный туда на верёвке неведомо кем; показывал и Ольге, и Махоне, но молоко из него попробовать они не решились, и кончилось тем, что сам же Митрий неловко задел горшок, тот опрокинулся и раскололся.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1.

А ещё Маруся поведала сыну почему-то шепотом: из телятника пропали три теленка; у ворот остались следы подкованных сапог и телячьих копыт; следы уходили не в деревню, а в сторону Вырка и скрылись под снежной осыпью.

— Вот что я нашла там возле печки, — сказала Маруся и показала завернутые в бумагу два окурка от самокрутки. — Из наших лучкинских никто не курит. Вот тут и думай, что хошь.

Ваня внимательно рассматривал клочки газеты от окурков: на них можно было различить семейки букв «демокра

», «ГКЧП», «Верх» — это на одном; а на другом — «КПСС», «КГБ», «ВПК», и «ворщики».

— Ага, какие-то ворщики! Только их тут не хватало!..

Кто может ходить в подкованных сапогах? Откуда эти люди явились сюда? Что намерены делать дальше?

— Как мы теперь объясним пропажу? — беспокоилась Маруся. — И не оправдаться.

— Давай сначала обтаем всей деревней, — сказал Ваня, не показывая тревоги. — Вот сойдёт снег… если, конечно, он сойдет! — тогда и будем оправдываться.

Про Пилятицы он сказал коротко:

— Все хорошо, за исключением пустяков: связи с городом нет, магазин пуст… в народе разброд и шатание. К добру ли, к худу ли, но собрался съезд пилятицкой компартии, на повестке дня у них два вопроса: ликвидация кулачества как класса и нашествие татаро-монгольской орды. Уже лозунг намалевали на куске простыни: «Решения партии — в жизнь».

Ничему этому Маруся не удивилась, словно все в порядке вещей.

— Ну что, видел свою Катю? — невинно поинтересовалась она.

Он сделал вид, что не слышал вопроса. Маруся не стала допытываться, а то, пожалуй, рассердится сын.

— Хлеба нет больше, переходим на картошку. И керосин кончается — скоро в темноте будем сидеть. Это беда, Вань.

Верунины ребятишки опрокинули в сенях четвертную бутыль с керосином, осталось чуть на донышке — надолго ли хватит? Махоня жаловалась: и у неё он кончается. У Сорокоумовых жалкие остатки плещутся в банке жестяной. Митрий Колошин более запаслив: у него, сказал, есть литров десять, но куда поставил бачок с этим керосином, не помнит. И опасается, что украл кто-то…

— Я сказала ему: «Некому воровать, Митрий Васильич». А он мне: «Как это некому? А эти, на мотоциклах?» Помешался на своих фашистах. Всё воюет.

— За Кулигами мазутный склад, — сказал Ваня, подумав. — Может там есть и керосинчик? Схожу туда завтра.