Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Одним из последних таких замечательных общественных деятелей и ученых, учившихся в Берлине в 1840-е гг., был П. Н. Кудрявцев, студент Берлинского университета с мая 1845 по апрель 1846 г., ученик Грановского, сменивший его впоследствии на кафедре всеобщей истории в Московском университете. Как и большинство его соотечественников, Кудрявцев слушал в Берлине лекции Ранке и Вердера, но особенно восхищен был преподаванием Шеллинга, мысль которого, по выражению Кудрявцева, была «светла как день». Уделяя много времени занятиям философией, Кудрявцев писал домой: «Да и нельзя здесь не заниматься философией: здесь она в самой атмосфере. В Берлине как надобно каждый день обедать, так надобно заниматься философией»[628]. Эти и другие обобщающие суждения Кудрявцева из его писем к отцу раскрывают причины и суть успешного воздействия Берлинского университета на русскую науку тех лет. Здесь влияла, прежде всего, сама созданная атмосфера и инфраструктура науки, при которой, по словам Кудрявцева, можно сделать «вдвое больше сравнительно с тем, что делал в Москве», где всё — от организации учебного процесса до работы библиотеки — максимально удовлетворяет потребностям студентов как исследователей, участников научного поиска. «Я больше и больше привыкаю к Берлину и вместе привыкаю думать, что едва ли есть место более удобное для ученых занятий», — заключал Кудрявцев

[629].

Неудивительно, что степень влияния Берлинского университета на русскую науку оказалась столь высока. Не говоря уже о всех тех ученых, которые были на средства Министерства народного просвещения подготовлены здесь для российских университетов и других высших школ, нужно отметить, что даже общественные деятели, учившиеся в Берлине за свой счет, сохраняли в России свой интерес к науке и всходили на университетские кафедры. Из упомянутых нами выше участников «берлинского филиала» кружка Станкевича только Бакунин оказался полностью чужд российским университетам. В Москве преподавал не только Грановский, но и М. Н. Катков, в 1845–1849 гг. занимавший должность адъюнкта по кафедре философии, и А. П. Ефремов, в 1844–1848 гг. ставший первым в России университетским преподавателем географии как самостоятельной науки и следовавший здесь идеям своего учителя К. Риттера. Кроме того, ученых мест в Московском университете в 1840-е гг. искали И. С. Тургенев (известна его попытка сдать при университете магистерские экзамены по философии), А. Н. Попов и В. А. Елагин (весной 1843 г. попечитель С. Г. Строганов обещал предоставить Попову кафедру философии, а Елагин надеялся поступить адъюнктом на кафедру славяноведения [630]

). Как уже упоминалось, просил о своем зачислении в «профессорские стипендиаты» по истории Я. М. Неверов, который по возвращении в Россию целиком посвятил себя педагогике. Но даже в судьбе тех людей, которые в результате покинули поприще науки, ушли в литературную, политическую или религиозную деятельность (И. С. Тургенев, М. А. Бакунин, В. С. Печерин, С. С. Джунковский и др.), студенчество в Берлинском университете сыграло большую роль. Конечно, много выдающихся имен русской истории было и среди гостей университета, не ставших студентами (С. М. Соловьев, М. П. Погодин, С. П. Шевырев, А. И. Тургенев и др.), но все равно следует помнить о том отличии, которое уже обсуждалось во Введении: студенческая учеба требовала длительных и регулярных занятий, упорного труда, использующего все возможности, которые предоставлял университет, а потому предполагала имматрикуляцию, и обсуждавшиеся выше примеры, в которых описывался характер учебы русских студентов в Берлине, служат лишним тому подтверждением

[631].

Русские ученые в университетах центральной и южной Германии

В заключение этой главы следует кратко остановиться и на других немецких университетах, которые привлекали в 1830—1840-е гг. внимание русского общества. По отношению к вкладу Берлина они, естественно, играли второстепенную роль, однако сами по себе представляли достаточно крупные научные центры международного масштаба.