Русские во Второй мировой

Жуков обратился: «Можно сказать?» И, не ожидая ответа, прочеканил: Первый Белорусский фронт не нуждается в перегруппировке. Мы готовы. Мы устремлены прямо на Берлин. Мы ближе всех к Берлину. Мы и возьмем Берлин». Сталин в полной тишине посмотрел на обоих. «Хорошо. Вы оба пробудете некоторое время в Москве, и совместно с Генеральным штабом подготовите свои планы. Нас очень интересуют даты ваших наступлений». Когда Жуков в беспрекословной манере сказал, что его фронт готов к взятию Берлина, Сталин постарался объяснить Рокоссовскому и Коневу, что они действуют «в одной упряжке» с Жуковым. «Если вы и Конев не будете атаковать, это не получится и у Жукова». Жирным красным карандашом он нарисовал большую стрелу на карте. «Вот как вы поможете Жукову, если наступление Первого Белорусского фронта замедлится». Если Жукова задержат, инициативу должны брать его соседи слева и справа.

И вышел к себе в кабинет, ему нужно было ответить командующему западными войсками. Отвечая Эйзенхауэру, Сталин писал, что имеет в виду Берлин в качестве цели в мае. Своим военачальникам он приказал начать наступление не позднее 16 апреля и завершить его за 12–15 дней. А вообще говоря, Берлин утратил свое стратегическое значение, взятие его стало менее важным. В 8 часов вечера телеграмма была отослана.

С самым большим интересом ее читал премьер Уинстон Черчилль. Он посоветовал Эйзенхауэру «пожать руки русским как можно восточнее». Он выразил надежду на то, что энтузиазм и воинская доблесть должны довести западных союзников до Берлина задолго до даты, указанной Сталиным.

Апрель

Жуков и Конев работали без передышки день и ночь. Ко вторнику 3 апреля, уместившись в 48-часовом промежутке, оба маршала завершили свое планирование. Им предстояла теперь новая встреча со Сталиным.

Жуков выступил первым. Он думал о Берлине уже много месяцев. Он сказал, что предполагает начать наступательные операции в предрассветный час, что как минимум надеется на Кюстринскую переправу Как минимум на километр Жуков распределил 250 артиллерийских стволов. Атака начнется громом 11 000 орудий. Атака начнется в ночной темноте и с целью деморализовать немцев вперед будут выведены 140 мощных прожекторов, ослепляя смотрящих в восточную сторону немцев.

Конев скрывал свои чувства, но в нем все тоже кипело. Позже он напишет: «Берлин для нас был предметом такого всеобъемлющего желания, что каждый — от солдата до генерала — хотел увидеть Берлин собственными глазами, захватить его силой своего оружия. Это было и мое самое жаркое желание… Я был поглощен им». Его силы находились в 120 километрах от Берлина, но он надеялся на силу моторов Сознательно он сконцентрировал свои танковые части на правом фланге. Прорыв и скорость — вот на что надеялся Конев. И теперь он не хотел слишком рано начинать ссору с Жуковым, который, в конце концов, заслужил свою миссию. И не Жуков ли спас Конева от гнева Сталина под Калинином? У Жукова на Одере имелись восемь армий, а у Конева на Нейссе — три. Ему были нужны минимум еще две армии. После недолгой дискуссии Сталин дал ему 28-ю и 31-ю армии.

Конев предпочел уйти в технические детали. Не за этим столом будет решаться судьба Берлина. Коневу поручили завершить дело, начатое под Сталинградом, — окончательно разгромить 4-ю германскую танковую группу в районе Котбуса и двигаться на юго-запад, в район Дрездена. Обоим фронтам обеспечивалась необычайная плотность артиллерийской поддержки — 250 орудий на километр атаки (для чего присылались дополнительные семь артиллерийских дивизий).

Третьему негласному участнику штурма — маршалу Рокоссовскому с 314 тыс. человек (Второй Белорусский фронт) было поручено с севера помогать Жукову продвигаться к германской столице, а затем маршем в Северной Германии сомкнуться с Монтгомери. Взятые вместе три фронта составляли 1 593 800 человек.

Примечательно было то, как Сталин провел разграничительную линию между Первым Белорусским и Первым Украинским фронтами, между Жуковым и Коневым. Он начал проводить эту линию в далеком тылу, пересек реку и повел линию прямо к старинному немецкому городу Люббен-на-Шпрее, в ста километрах от юго-восточной границы Берлина. Здесь разделительная линия кончалась. Конев: «Хотя Сталин не сказал ничего специфического, возможность проявить инициативу командованием фронта была молчаливо признана…Это был секретный призыв к соревнованию».