Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Такая общекультурная позиция - отношение русских к России - имеет индивидуально-психологическую параллель, открытую и разъясненную в психоанализе. Это генезис мужского гомосексуализма - как следствия поглощенности ребенка матерью, то ли излишне любящей, то ли чрезмерно деспотической. Подчас забота и деспотизм неразличимы. Такой мальчик начисто теряет собственное "я": отождествляется с матерью - и начинает любить других мальчиков, как мать любила его. А это уже история так называемого русско-советского империализма.

Добычин и Берковский

В Петербурге журналом "Звезда", выпущено полное собрание сочинений и писем Леонида Ивановича Добычина. Это тщательно проделанная, научного достоинства работа. Заложен необходимый фундамент для изучения замечательного писателя, наконец-то признанного одним из классиков русской литературы ХХ века. Я бы поставил его в ряд с Платоновым и Зощенко - не стилистически, а тематически. Когда Добычина начали переиздавать в перестройку, о нем писали, что он разоблачает нэповское мещанство, - то же, что доброхоты говорили о Зощенко. На самом деле всех трех объединяет даваемая ими картина убывания, схождения на нет русской жизни: онтологическое оскудение, место пусто, мерзость советского запустения. Только у Зощенко шумно - коммунальная квартира, а у Добычина тихо, должно быть, потому, что его провинциальные обыватели живут еще в собственных разваливающихся домишках. "И тихо, так, Господи, тихо, что слышно, как время идет", - писала Ахматова в стихотворении о Париже под немцами. Это стихотворение начинается словами: "Когда погребают эпоху..." Вот и Добычин погребал эпоху русской жизни. Причем у него она, эта эпоха, берется еще в ее досоветских истоках. Об этом им написан роман "Город Эн". Там такая же, но дореволюционная провинция. Разницу уловить трудно. Быт явно богаче, но авторское зрение то же. Добычин - писатель вообще иронический, глаз у него скорее злой. Но он зол и жалостлив одновременно.

Вениамин Каверин писал о Добычине в мемуарах "Эпилог":

Душевное богатство его было прочно, болезненно, навечно спрятано под семью печатями иронии, иногда прорывающейся необычайно метким прозвищем, шуткой, карикатурой. Впрочем, он никого обижать не хотел. Он был зло, безнадежно, безысходно добр.

Это, повторяю, мемуары, написанные сорок лет после смерти Добычина, покончившего с собой в 1936 году. А вот что говорил литературно острый современник на обсуждении творчества Добычина в том же 36-м году, каковое обсуждение, по общему мнению, как раз способствовало его самоубийству. Это Наум Берковский, фигура значительная, человек, обладавший заслуженной репутацией крупного специалиста в западных литературах, автор ряда исследований в этой области, которые иначе чем блестящими не назовешь. Начав с того, что у книги Добычина "Город Эн" - "профиль смерти", Берковский продолжал:

Дурные качества Добычина начинаются прежде всего с его темы. Он пишет о провинции, о городе Двинске около 1905 года. У Добычина дело изображается таким образом, что вот мальчики ходили в классы, попы служили молебны, дамы покупали шляпы, мужья зарабатывали деньги, и вот, между прочим, происходили беспорядки.

Добычин такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет в истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал.

Дело все в том, что у него тема, содержание не работают. Они ему подарены, он их получил в подарок от старой литературной традиции, и ему ничего не остается, как вот этот подаренный материал оформлять. Конечно, ни в коей степени Добычин не новатор, это стилизатор.

Правы оба - и Каверин, и Берковский. Последний - почти во всем, кроме утверждения о стилизаторстве. Добычин - писатель с несомненно собственной, острой манерой, у него выработался персональный стиль. Недоброжелатели, критиковавшие его за формализм - это был главный грех в советском 36-м году, - пытались упоминать Джойса, книгу его рассказов "Дублинцы". Но она вышла первым переводом в 27-м году, а Добычин начал печататься в 24-м, и уже в самостоятельно выработанной манере. Да и не был Джойс в "Дублинцах" никаким формалистом, это еще не игровой "Улисс". Самый длинный и самый известный рассказ в "Дублинцах" - "Мертвые" - вообще традиционен, если угодно, старомоден.