Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Тем не менее, Солженицыну можно и возразить. Главное возражение: провести такое самоограничение очень нелегко (если вообще возможно), и как раз субъективно труднее всего. В основе экономики по определению не могут лежать моральные постулаты, она движется иными мотивами. Известно из Макса Вебера, что моральные мотивы - протестантская этика способствовала созданию психологического типа рационального предпринимателя, но она никак не повлияла на имманентные законы самого капиталистического производства, руководимого прибылью и потребностью непрерывного роста. Не говоря уже о том, что на первых порах индустриальной революции, да и много позже экологическая проблема никак не вставала, представление об ограниченности земных ресурсов не входило в культурный горизонт. Господствовала, наоборот, самая некритическая вера в возможности неограниченного технического прогресса, каковой прогресс, предполагалось, есть лучшее средство от бедствий, им же причиняемых. (Еще и сейчас многие в это безоговорочно верят.) Помню, на уроках химии в советской средней школе с гордостью подносилась некая непререкаемая догма: химия не знает отходов. Надо ли напоминать, что химическое производство - самое грязное, что оно и есть отход по преимуществу, самые его продукты, вроде этих гнусных полиэтиленовых мешков? Ахматова говорила: скоро обыкновенное стекло будет казаться драгоценным материалом, стеклянный стакан станет произведением искусства. И как же эта химия взлетела в советском сознании (по крайней мере, в советской пропаганде) в начале 60-х годов, когда неугомонный Хрущев ввел ее в пресловутую формулу коммунизма: коммунизм есть советская власть плюс электрификация плюс химизация всей страны. После Хрущева химию из этой ленинской формулы выкинули, но в жизнь она, химия, победно вошла. Самое интересное, что зафиксировалось связанное с ней представление об отбросах, уже даже человеческих: людей, обвиненных за незначительные преступления, отправляли не в тюрьму, не в лагеря, а на стройки химической промышленности. Помню уже в горбачевские времена телерепортаж с одной из таких строек: женщина-репортер подошла к работяге, попавшему в кадр, и спросила у него, какой он специальности. На что работяга - человек с физиономией отчетливого алкаша - ответил с неописуемой словами ухмылкой: химик.

Правильно говорил великий Достоевский: все талантливые люди в России - запойные пьяницы. На химию их! В ресайклинг!

Солженицыну следует возразить еще в одном пункте - там, где он говорит о социализме, развившемся в ответ на бесстыдства капиталистической наживы. Вот тут как раз развитие капиталистической экономики нейтрализовало воинственный социализм - у него была выбита почва из-под ног: рабочие, так называемые пролетарии были интегрированы в общество потребления и сейчас пролетариями отнюдь не являются. Эту заслугу от технического прогресса не отнять: в развитых странах он ликвидировал бедность.

Вообще разговор о технологической цивилизации нельзя связывать с капитализмом и социализмом, он шире этих политико-экономических делений. В Советском Союзе негативные последствия технического развития сказались куда злокачественнее, чем на Западе.

Есть еще одно обстоятельство, которое значительно затрудняет вопрос о самоограничении. Это потребность в развитии стран Третьего мира. Об этом очень остро говорилось на недавней конференции в Иоганнесбурге. Векторы движения развитого Севера и отсталого Юга оказались разнонаправленными.

Тут и о России снова вопрос встает. Я недавно испытал шоковое ощущение, узнав, что объем промышленного производства в нынешней России ниже такового Южной Кореи. Как же тут самоограничиваться?