Русский ад. Книга вторая

Трезвая, Катюха всегда играла с Фроськой. Они шалили, прятались друг от друга по углам, весело разбрасывая опилки. Однажды Катюха решила даже ей лапки помыть, но с водой плохо, пришлось снег растопить.

Люди! Точно люди! Люди идут.

Зачем? А?.. Зачем они здесь?..

Где же, черт возьми, жить крысам, если вокруг – люди?

Голоса приближались, были все громче и громче, где-то совсем рядом, тут… за стенкой…

– Здеся, здеся, Эдуард Палыч, черномордики сидят, – говорила женщина. – Другой-то, Палыч, дырочки нету, это-то я те профессионально заявляю, как ответственный человек.

Ольга Кирилловна! Мать всех подъездов русских! Королева мусора и пыли., собственной персоной, участкового привела!

– Я ведь, Палыч, напраслину ни за что не возведу, ты меня знаешь! Понимаю, блин, какой личности докладываю. Тута… тута их помоечка организована, здесь они, суки, пирують…

Голос приторный, как мыта в чае.

– Я те че? – отвечал Эдуард Палыч, – я те на спине туда поползу? Мне че, больше делать сейчас нечего?..

Капитан милиции! Фроська подползла к щелке в цементной стене и видела сейчас их обоих хорошо. И как только в милицию людей с таким брюхом берут? Может, правда, там сейчас работать некому?

…Капитан Эдуард Павлович Окаемов состоял в участковых недавно: прежде он работал в околотке, с бумагами (каждая бумага в их отделе – это не бумага, это чистое золото), но не сошелся с начальником характером, вот и отправили Окаемова «улицы подметать».

– Так где отбросы-то? – спрашивал Окаемов.

– А прям за стеной, Палыч! Тута, тута эти баклажаны кроются… Может, Палыч, мы их газком шуганем?..

Ольга Кирилловна преданно заглядывала ему в глаза.

– Каким иш-шо г-газком?.. – не понял Окаемов. – Совсем сдурела, мать? Тебе случайно мыши башку не отгрызли, а?

– Так вонюченьким, Палыч, вонюченьким! – не отставала Ольга Кирилловна. – Ш-шоб, значит, сами от-тель повылетали. Как мухи!

Она нервно теребила варежки.

– Злая ты, – усмехнулся Окаемов. – Очень злая. Как известная сука и большевичка Розалия Землячка. Дай ей волю, она бы весь народ перебила. Что ни человек, то враг. И у этого быдла была власть!

– Да уж какая я есть… – развела руками Ольга Кирилловна. – Нынче время такой – каждый только до себя. А че ж погань разную жалеть? От погани обчественный покой в замутнении, а народ у нас в доме со связями, люди с-ча быстро растут, сам знаешь…

– Да уж… – Окаемов тщательно обстукивал каждый кирпич, – времечко нагрянуло… веселое…

– Вот я и предлагаю: баллончик им в дырочку!

– Ч-че?

– Иприт.

– Какой иприт? Что несешь, дура! Ты соображаешь, что есть иприт?

– Газ веселенький.

– Да уж… веселее некуда…

Фроське показалось, что она видит смерть. Так уже было однажды – там, во дворе, когда Катюха залепила в нее булыжником.

– От иприта, между прочим, глазищи с кулак делаются, как у Зойки Федоровой, когда ее повалили.

– Это кто такая? – насторожилась Ольга Кирилловна.

– Артистка.

– А, артистка…

Ольга Кирилловна не любила артистов, потому как жила с ними в одном доме. Все они как индюшки, а человека труда презирают!

– Широкая такая, с задом, – обрисовал Окаемов портрет Зои Федоровой. – Зад у нее был как поднос. Вспомнила? «Свадьба в Малиновке»…

– Это там, где какой-то черт морду блинами вытирал? С салфетками перепутал? И официанта ругал…

– Какой черт?

– …салфетки, говорит, у вас жирные. Алкаш.

– Не, это ты попуталась, там блинов не было… А Зойке по куполу так залепили – глазищи сразу на стол полетели: один в чашечку с кофеем упал, другой растекся по столу лужицей… Прикинь, удар был, да? Это уже не убийство, Оленька, это зверство.

– Господи, неужто ж правда?..

– Не повезло бабе, – согласился Окаемов. – Глаз нет, вместо глаз дыры, а башка – цела-целехонька, ни одной царапины! Не мокруха, короче, а высшая математика. Обнулили бабу самым выдающимся образом… – заключил Окаемов. – Я такой удар всегда в пример привожу.

…Окаемов терпеть не могу стукачей, звонивших ему в любое время суток, даже ночью (с появлением демократии заявлялось, что и чекисты, и милиция отказываются от услуг сексотов, но если сексотов нет, значит, работать надо самим, а работать в милиции некому, особенно в убойном отделе, поэтому сексотов сейчас стало намного больше, «стучат» они «в охотку», буквально за копейки).

– И кто ее так, Палыч? – приставала Ольга Кирилловна. Она обожала подобные истории.

– Убийство по найму.

– Наши, выходит…

– А?

– Наши, Палыч, все могут. Если захотят!

– Не, Оленька… На Лубяночке от Зойки тут же все открестились! Не мы, мол, не наша кафедра…

– А чья?

– Одному Богу известно, – вдохнул Окаемов. – Неустановленное лицо. Неустановленным предметом. Наш начальник за Зойку всех отшкурил тогда до блеска. Скальп участкового сполз ему прямо на морду. А что толку, скажи! Никого не нашли.

Ольга Кирилловна слушала очень внимательно.

– Нарисовалась Светочка Щелокова, – продолжал Окаемов, – мгновенно! Красавец полковник от нее прискакал. Продвинутый, лет тридцать пять, не больше, а уже на «Волге». Все иконы лично у Зойки со стен снимал. И картины. Много картин. Море черное и камни… говорили, Айвазовский.

– Завсегда так, – кивнула Ольга Кирилловна.