Русский ад. Книга вторая

Явлинский рассвирипел: «вина Кубани» дали все-таки о себе знать: – Ты, Мельников, знаешь… давай подожди! – предложил он. – Наши недостатки каждому из нас помогают подобрать себе друзей, а наши достоинства – найти себе врагов. Это у тебя каждая ситуация безвыходная, а вся твоя жизнь – на грани инфаркта. Но я хотел бы напомнить, Алеша: ты живешь в стране, где у нации есть только один показатель здоровья: можно человеку пить или нельзя?!

– Понимаю… – согласился Мельников. – В будни ты поднимаешь ребенка в садик, а в выходные он мстит тебе за это!

– Россия, Мельников, – тыкал в него пальцем Явлинский, – это хрящ, образовавшийся от бесконечного трения Европы об Азию. И в этой стране, Мельников, Григорий Явлинский всегда будет Григорием Явлинским. Знаешь почему?

– Вы уже говорили, шеф. В Явлинском существует загадка. России нужен человек с загадкой.

– Молодец!

– Россия в загадку верит как в сказку.

– Вот! А ты, Мельников, оценил сегодня мою политическую загадку в четыре ляма, как ты выразился! Надо защищаться, Мельников, от разрушающей силы плохого. От разных там… снежных людей. Но ты, Алеша, – алчный. А все алчные люди всегда чуть-чуть как дети.

– Шеф…

– Не перебивай, меня, Мельников, я не всегда откровенен! Политик заранее должен знать, что можно, что нельзя. Но ты ворвался ко мне без стука, прижимая к брюху грязные ботинки! И даже шубу не снял… это, кстати, бобры? Красивый мех!

Григорий Алексеевич опять потянулся к бутылке.

– И я уверен, Мельников: ты еще не раз ворвешься ко мне с воплем: «Наших бьют!» И будешь твердить о «понятиях», о Гусинском, о том, что в тюрьме Дробинин с удовольствием расскажет милиционерам о вашей с ним сердечной дружбе, о «Легпромбанке», где у тебя, Мельников, есть даже свой кабинет… – о, эт-то кто же сейчас… так успешно прячется в дверях? За нашими спинами?..

Только сейчас Явлинский увидел Альку Она скромно стояла в дверях – в красивом вечернем туалете, лакированных туфлях и с голыми, как положено при туалете, ногами.

– Здра-а-сте вам… – протянул Явлинский. – С прибытием.

– Всем привет, – улыбнулась Алька.

Мельников оторопел:

– Слушай, – у тебя подруга есть? Я ж еще не женат…

– Не женат, значит, до смерти в мальчиках будешь ходить… – засмеялась Алька.

– Так есть подруга? Скажи!

– Есть. И не одна. Но им по пятнадцать, дядя…

Мельников облизнулся:

– А тебе сколько?

– Посадят, дяденька, посадят…

– Не, если серьезно?..

– Женщине, дорогой, столько, на сколько она выглядит перед завтраком. А сейчас – почти ночь.

– Подслушивала?.. – Григорий Алексеевич нахмурился.

– Конечно.

– И как? Интересно?..

– Интересно, – Алька пожала плечами, – но не все понятно. Нас что, трое сегодня?

Мельников встал:

– Ухожу, ухожу… Вот ведь… не мой день сегодня. Всем надо, чтобы я свалил!

– До свиданья, – кивнул Явлинский.

Он все-таки понял, что пьян.

– Эх, Григорий Алексеевич, – театрально воскликнул Мельников. – На полтиннике не сошлись! А ведь какая любовь была…

– Ну, и цтоже было самое интересное? – усмехнулся Явлинский, повернувшись к Альке. – Из подслушанного?

– Все интересно. Слушай… а ты действительносчитаешь, что послан в Россию с небес?

Явлинский замер, посмотрел на Альку, и у него вдруг дрогнула нижняя губа.

– Другая половинка у меня появится, только если меня переедет поезд… – громко сказал он.

Бабушки, сидящие на лавочке у сауны, никогда не ошибаются в людях.

«Кино с гарантией…» – подумал Мельников. Он взял шубу, сунул ноги в ботинки и молча выставил себя за дверь.

51

…Эх, Никита, Никита… Ничего Хрущев не доводил до конца! конца! Не довел он до конца и низвержение Сталина, а немного еще – и ничьи бы зубы не разомкнулись кричать о «великих заслугах» убийцы…

«Хвала XX съезду!» – торжествовала Люша Чуковская, радуясь выходу «Ивана Денисовича». – «Остановись, дурак! Кто работать будет?» – резолюция Сталина на расстрельном списке Хрущева от 16 августа 1937-го, присланного в Кремль, вождю на утверждение.

Одной бумагой. Точнее – одним отношением.

В списке Хрущева были 55 741 человек.

Обманул всех Хрущев с XX съездом, обманул – прежде всего он свои следы зачищал, говорил о Сталине, а боялся за себя, за свои списки, его рукой подписанные… – такие скоты, как он, как Ежов, Розалия Землячка, Эйхе… да и Хрущев, конечно… они всю страну были готовы отправить в лагеря.[15]

В официальной советской табели о рангах Твардовский – поэт № 1. [А.Т. не терпит, кстати, Маяковского. Он тоже был когда-то № 1.) Волнуется: Маяковский недостоин в Москве иметь площадь, тем более – рядом с Пушкинской!

И тот, кто сегодня поет не с нами, –

Тот против нас!