Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки

Она вязала в театре, хотя это и считалось плохой приметой – вязала, чтобы за нарочитым счетом (вслух, вслух) петель уйти от того (в самом прямом смысле: уйти, когда к тебе подходят не те и не с тем), что называется «театральными новостями», в просторечии – сплетнями. «Во время нашей первой встречи Михаил Иваныч (Царев. – Н. Р.) предупредил, что это императорский театр и здесь так полагается – два года меня будут есть». «И у меня такое опасение, что вы съедобная» – с такими словами встретили ее в конце 1970-х в Малом академическом, на что Ирина ответила: «Как я понимаю, работы у меня будет много, а когда я работаю, меня все остальное мало трогает, я ничего не замечаю и все узнаю только через энное количество лет».

На сцене ей было всегда – ну или почти всегда (сколь же много скрывается подчас за этим, еле припудренным от отчаяния, «почти»!) – интереснее, чем в жизни: «Театр – это то место, где должна происходить подпитка души»: иначе – зачем?..

Она кое-что знает про буддизм и имеет посвящение в рейки второй степени: «Теперь я могу работать над ситуацией на ментальном уровне. Очень рада, что в моей жизни это есть: молитва – это сердце, только им можешь пробиться куда-то и помочь себе. Но рейки – не религия. Это новое восприятие жизни». Да, той самой, которая, по словам актрисы, «страшна отношением к так называемому народу со стороны тех, кто сверху. Пока не пройдет это смутное время, ничего не изменится. Будут прибавлять по сто рублей пенсии и об этом очень много говорить».

Она обожает собак, кошек, лошадей, дельфинов. Она по-прежнему собирает себя по кусочкам, пытаясь восстановиться: трагедия, произошедшая в 2000-м, наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь. «Довольно! Она живая! Ну нельзя же так!» – ну да, это уже о вороне, которую ловил весь класс в незабвенном «Доживем до понедельника» Станислава Ростоцкого. «Довольно! Она живая!» – а это уже о Печерниковой: красивых и талантливых, как известно, так называемый слабый пол тихо ненавидит, а так называемый сильный – почему-то боится, а посему… «Она скорее Маленький Принц на планете взрослых недорослей. Ее дразнили: „33 несчастья“. Вы поймете, почему. Ей задавали вопрос: „Как вы выжили?“ Вы поймете, почему. Послушайте ее истории. Такого вы больше ни от кого не услышите» – так представляет эту женщину-девочку Алла Перевалова, сделавшая литературную обработку текста дожившей до понедельника кинолегенды.

«Хорошую литературу видно сразу. Я знаю, эта хрупкая женщина может поднять очень крупный литературный вес», – сказал на презентации книги Эдуард Тополь, а актриса Валентина Асланова добавила: «Очень многие актерские мемуары читать просто невозможно; у Ирины же – ровно наоборот: и даже с метафорами». Что ж, если «пронзительного» стиля не бывает, то у Печерниковой он все-таки есть – и в «цитатной защите» (см. выше), собственно, не нуждается.

2008

Виктор Топоров

«Небесное жюри смеётся последним»

Знаменитый провокативной «детской непосредственностью» в освещении того, что называют райтерствующие и соболезнующие большой литературой, она же в просторечии боллитрá, санкт-петербургский «литтеррорист», он же литхирург Виктор Топоров[5], – читателям «Независимой газеты»: о моде, погоде да вкусах влюбленного в книги большого ребенка, положить которому палец в рот – читай: вложить в его мозг свой новый текст – решится не всякий «в поте пишущий, в поте пашущий». Поэта, играющего в критика, которого все боятся, не побоялась разговорить, – как писали тогда в газете, –

играющая в слова Наталья Рубанова[6].

Наталья Рубанова:Виктор Леонидович, статьи ваши неизменно вызывают полемику. «А Топоров вообще как – вменяемый? Ну, адекватный?» – спросила меня адекватная вменяемая барышня, когда я вернулась с прошлогодней церемонии «Нацбеста» в Москву, в Москву…

Виктор Топоров: И что ответили?

Н. Р.:Сыграла в нотариуса: подтвердила дееспособность. Но давайте-ка танцевать от печки: что для вас – слова? Буквы? Их внутренняя жизнь, энергетика, сила – и немощь? Спрашиваю с корыстной целью: дозу вашего всамделишного, праведного – и «понарошного» – яда, выпущенного в истекающие как кровью, так и клюквенным соком шкурки пишущих, вычислить хочу…