Русский доктор в Америке. История успеха

Птички вокруг весело щебетали, прилетали и улетали. А я всё глубже погружался в безвыходность нашей ситуации. За привезенные драгоценности я смогу получить столько, что будет достаточно для скромной поддержки, скажем — на плату за квартиру в течение года. Но есть два варианта в запасе: я нахожу хоть какую-нибудь работу — скажем, ассистентом на операциях или гипсовым техником, даже санитаром. Это задержит мою учёбу, но поддержит всю семью. И последнее: если я смогу написать давно задуманную книгу о советской медицине и найти издателя, это может принести достаточно денег, но задержит мою учёбу. Но писать, переводить на английский, искать издателя — это всё будет раздражать Ирину неверностью исхода. Она трезвей меня понимала, что самой выгодной картой в нашей сложной игре с новой жизнью была моя медицина. Я был уверен, что сумею написать, но не знал американского книжного рынка и обосновать успех этого дела Ирине не мог.

Из всего, что я обдумывал, ясно вытекало, что предстоит долгая и упорная борьба за существование в совершенно непривычных условиях. Наверное, надо пытаться начать действовать во всех направлениях — что-нибудь да получится.

В этих думах я наблюдал, как на ближайшем ко мне дереве птичья пара свивала себе гнездо: один принесёт ветку, другой вставит её между предыдущими — одна ветка, другая ветка, третья. Счастливые птицы — у них будет своё гнездо. Работали они дружно, покосятся на меня, принесут ветку, вставят, опять покосятся, опять вставят. Как будто подсказывали мне, что делать: сначала — квартира! О’кей, птицы, я понял.

Пока что я пошёл в НЙАНА за направлением на языковые курсы. Экономя деньги на транспорте, прошёл обратно, на 42-ю улицу, 70 блоков, т. е. кварталов, ноги уже сильно гудели. Там, в прекрасном Крайслер-небоскрёбе, третьем по высоте, была языковая школа Кембридж: восемь классов — по уровню знаний языка. Надо было сдавать вступительный экзамен, чтобы определить свой уровень. Я думал, что это займёт время. Но секреташа тут же дала мне лист с недоконченными фразами, который я должен был заполнить в несколько минут. Отобрав бумагу, она стала прикладывать к ней трафаретки, по которым определялся уровень моих знаний. Одну, потом другую. Интересно как делается — просто и быстро. Я был уверен, что натянул только на первый-второй уровень. Она приложила третью.

— Третий уровень. Поздравляю. Занятия начинаются через неделю.

Это так меня обрадовало, что опять пешком я прошёл ещё 50 блоков до гостиницы.

Ирина волновалась — что могло случиться со мной в этом ужасном городе? Я сказал:

— Ко мне надо относиться с уважением: перед тобой студент Кембриджской языковой школы, и не какого-нибудь, а третьего класса!

Мы радостно обнялись.

Пыль на дороге

У сотрудников НЙАНА была тяжелая работа: они были первой линией, на которую приходился массивный удар наседающих толп наших беженцев, и задача была — устройство их на работу, и как можно скорее. Прибывали тысячи людей пёстрого профессионального спектра — инженеры, продавцы, юристы, парикмахеры, врачи, торговые работники, учителя, ремесленники. Одно у них было общее — никто не знал английского. Они постоянно толпились в НЙАНА, чего-то просили, требовали, добивались, плакали, скандалили. Сотрудники беседовали с ними через переводчиков, но их не хватало. Тогда они терпеливо и методично пытались объясняться с ними на английском. У беженцев это вызывало реакцию раздражения, отчаяния и уныния.

— Ой, что она такое говорит? Я же ничего не понимаю, что она такое мне говорит! — почти в истерике кричала молодая одесситка.

— А, чтобы вы подавились тут этим вашим английским! — растерянно и злобно бормотал про себя пожилой киевлянин.

— Так, так, так… — кивала головой в такт речи пожилая женщина из Кишинёва, а потом высказывалась: — Ничего я не поняла! Дура дурой.

Собственное непонимание вызывало в них негативную реакцию. Им казалось: раз они говорят по-русски, то и все вокруг должны говорить с ними на русском. Некоторые даже считали, что сотрудники специально скрывают свои знания русского:

— Да понимают они, понимают нас, только не хотят говорить с нами.