Русский флаг

Англичане, конечно, давно смекнули, что на батарее тридцатишестифунтовые ядерные пушки, - они действуют успешно только в те минуты, когда фрегаты подтягиваются поближе к берегу, чтобы стрелять всеми орудиями, батальным огнем. И Дмитрий Максутов ждал этих минут. Ждал со спокойствием охотника, знающего повадки хищного зверя. Ждал, напряженный, собранный, зорко наблюдая за движениями неприятеля, которому поднявшийся ветер позволял теперь маневрировать без помощи парохода. Ждал, испытывая острое волнение, но внешне добродушный, уравновешенный, неторопливый. Наблюдение за парусами неприятеля позволяло Дмитрию Максутову предвидеть движение судов, и ему почти всегда удавалось опередить судовых артиллеристов в моменты наибольшего сближения фрегатов с батареей. Ядра, пущенные с батареи, шли в дело, несмотря на то что приходилось часто стрелять рикошетом, по воде.

Прислуга, заряжавшая орудия, смотрела в амбразуры, не боясь штуцерного обстрела, страшного при крепостной войне сухопутных армий. Подчас, наблюдая через амбразуры неприятельский флот, матросы отпускали крепкие словца по адресу англичан и французов.

Если разрыв бомб не заглушал возгласов шутников, веселилась вся батарея.

- Хорошо бьет ружье! - кричал красный от натуги матрос в парусиновых шароварах, с развевающимися на груди концами галстука, кричал так, будто его и впрямь могли услышать на ревущих от выстрелов и окруженных дымом фрегатах. - С полки упало - семь горшков разбило!

Бывалые матросы, люди, привычные ко всему, очень удивились бы, узнав, что их молодой веселый командир боится вида крови. Дмитрий Максутов, как и большинство молодых офицеров "Авроры", ни разу еще не участвовал в бою. Он знал о войне все, что можно было узнать из книг. Он готов к выполнению своего офицерского долга, но мысль об ужасных ранениях и льющейся крови тяготила его. Найдется ли он в тяжелую минуту, сумеет ли удержаться на той позиции, которая не делает командира жестоким и черствым в глазах нижних чинов, но и не допустит его до бесполезной и жалкой чувствительности? Добро бы еще на батарее царил кромешный ад, люди, сбиваясь с ног, метались бы у орудий, а стволы пушек накалялись от выстрелов, - тогда для всего прочего, кроме сражения, не осталось бы и времени.

За первые часы боя на батарее ранило троих артиллеристов. Все ранения неопасные. Двое тут же вернулись к своим номерам, выделяясь среди прислуги белыми пятнами повязок и той особенной смесью страдания и бесшабашной веселости во взгляде, которая бывает у людей, только что перенесших тяжелую физическую боль, но вернувшихся в строй. До конца боя Харитина и ее подруги деятельно помогали фельдшеру, оттеснив двух матросов из инвалидной команды. По-видимому, на раненых хорошо действовал уход женщин: не слышно было ни стонов, ни обычных в такой обстановке ругательств, проклятий. Женщины незаметно вошли в жизнь батареи, оказались необходимыми во многих случаях, хотя раньше свободно обходились и без них. Они поили матросов, помогали кантонистам-картузникам, оказывали мелкие услуги фельдшеру. Две женщины, вызвавшиеся доставить в госпиталь раненого канонира, вопреки опасениям матросов, относившихся к ним уже ревниво, как к своим, вернулись на батарею и сквозь слезы стали рассказывать о том, как строго встретил их "главный дохтур" Ленчевский и как их выручил "чужой дохтур" с фрегата - по-видимому, Вильчковский.

Харитина пользовалась всякой возможностью взглянуть на чужие суда. Страх за Семена не оставлял ее ни на минуту. Здесь, на своей земле, его ждала лютая казнь, но ведь и там, на чужих кораблях, не слаще. Полицмейстер, встретив девушку в порту, пьяно прохрипел ей в самое лицо: "Что, бежал твой каторжник?! Погоди, скоро увидишь дружка - англичане повесят его на рее. У них скорый суд". И глаза Харитины торопливо обегали мачты фрегатов, сердце замирало от тяжелых предчувствий, весь мир в это мгновение втискивался в полуторафутовое отверстие амбразуры. Уже не раз, завидя на саллингах фрегатов фигуру человека, девушка закрывала глаза, чувствуя, как холодеет тело и подкашиваются ноги.

Суда маневрировали. Ближе других подходил к батарее "Форт", открывая ураганный огонь. На котором из них Удалой? Жив ли он?

В нескольких шагах от Дмитрия Максутова осколком бомбы оторвало кисть кантонисту Матвею Храповскому. Белобрысый мальчик с молочно-голубыми удивленными глазами лежал на твердом грунте батареи. Кровь хлестала из рукава.

Прежде Дмитрий как-то не выделял его среди кантонистов, шнырявших по батарее. Но теперь, при внимательном взгляде на него, он был потрясен сходством мальчика со своим товарищем детства, пастухом Прошкой. Все такое же - и густо облепившие переносицу веснушки, и выражение светлых глаз, и большой рот над коротким, словно срезанным подбородком. Поразительное сходство!