Русский флаг

Разговоры о "Смертельной" батарее раздражали Мровинского, хотя он и старался казаться равнодушным. При мысли о ней раненая нога начинала ныть сильнее обычного, высокий лоб покрывался испариной. Память, ослабевшая за несколько лет праздной жизни в Иркутске, почему-то сохранила образ большелобого сероглазого солдата, смотревшего на него укоризненно и насмешливо в тот день, когда он с Завойко впервые обходил батареи. Вспоминались подробности разговора на батарее, грубый окрик, которым он ответил на справедливые слова солдата. Жив ли солдат, выразивший простую и важную мысль: "Что невозможно и неведомо сегодня, станет возможным завтра"? Жив или погиб на "Смертельной" батарее, доказав ценою жизни свою правоту в этом споре?

Может ли он забыть об этом споре, если в одной комнате с ним лежит умирающий офицер, командир "Смертельной" батареи! У них были закрыты одни пятки... Одни пятки! Верно! А можно было бы устроить батарею иначе? В те сроки, которые были даны ему, - нет. Тогда в чем дело? Зачем он грызет себя?

А из темного угла палаты на него смотрели серые глубокие глаза солдата - он недоверчиво качал головой. И Мровинский чувствовал, что в чем-то он все-таки неправ: по крайней мере не нужно было лгать, притворяться, - люди, отстоявшие сегодня порт, заслуживают того, чтобы говорить им только правду. Теперь, они восстанавливают "Смертельную" батарею. Они хорошо знают, каково на ней во время боя. Но разве это помешает им стоять у своих орудий под неприятельским огнем? После виденного в это утро Мровинский понял, что при новой атаке "Смертельная" батарея будет не менее грозным препятствием для англо-французов, чем сегодня.

У постели Максутова дежурила Маша. Прежде Мровинский не замечал ее по своей обычной рассеянности, замкнутости. Здесь же, в палате, следя за умелыми движениями Маши, видя, сколь терпеливо исполняет она свои обязанности у постели умирающего лейтенанта, Мровинский размышлял о том, как много есть хороших людей, которых и не оценишь по-настоящему, пока не придет беда.

В первую же ночь Мровинский и Александр оказались невольными свидетелями разговора Маши с отцом. Осторожно приоткрыв дверь, управляющий аптекой окликнул Машу. В продолжение всего разговора они оставались за дверью, но вскоре заговорили так громко, что в палате слышно стало каждое слово.

- Нет, я не сделаю по-вашему, не сделаю... - твердила Маша.

- Умоляю тебя уехать, - просил Лыткин. - Приказываю тебе волею родителя... Если англичане ворвутся в Петропавловск после того, что случилось сегодня, они зажгут город...

- Они не одолеют нас, отец! - возразила горячо Маша. - Вы видели, как храбро сражались матросы!

Затем голоса сошли на шепот.

- Не невольте меня к низкой, бессмысленной жизни, - донеслось до слуха Мровинского. - Я недолго перенесу ее и избавлю вас от хлопот...

Наступило молчание, затем хлопнула дверь, и голосов уже не было слышно.

Через час Маша возвратилась со свежими, блестевшими от долгого умывания щеками и заняла свое место у койки Максутова. Александр, несмотря на боль, повернул к ней лицо и изучал ее потускневшими глазами.

- Светает... - проговорил Мровинский. - Скажите, Машенька: что говорят о неприятеле? Заметно приготовление к десанту?

Маша пожала плечами.

- Не знаю. Могу сходить узнать...

- Не нужно, - Александр с трудом проглотил вязкую слюну. - Дайте мне воды.

Маша дала ему напиться.

- Вы правы, Марья Николаевна, - сказал Александр, не сводя с нее глаз. - Правы... Они не одолеют... Н-е-е-т! - протянул он убежденно. - Не одолеют, потому что у нас есть такие женщины, как вы, и... артиллеристы не побежали с батареи... Вы сказали мне правду...

Он не сказал больше ни слова на протяжении многих часов, до самого начала агонии.

Время тянулось в напряженном ожидании.

Встречаясь с Завойко, Изыльметьев неизменно говорил:

- Пора, Василий Степанович, и за рапорт садиться. Порадуйте Россию.

- Рано, - отвечал осторожный Завойко, хотя в ящике его стола уже лежало подробное донесение о событиях последней недели. - Отобьемся еще разочек, тогда и за рапорт примусь.

- Хитрите, хитрите! Небось, не одну стопу бумаги исписали?

- Что вы! Чем хотите поклянусь! - протестовал Завойко, но ни разу не решился произнести ложной клятвы.

Дмитрий почти не бывал у себя в комнате: в ней все напоминало об Александре. Он делил свое время между госпитальной палатой, "Авророй" и комнатой Зарудного, в которой и оставался ночевать. С Зарудным они не заговаривали об Александре: Дмитрий знал, что Зарудного и Александра разделяет нечто непримиримое, что сильнее смерти, выше предрассудков и заурядной жалости. Их ничто не помирит... Дмитрий понимал это, любил и жалел Александра и вместе с тем внутренне с каждым часом отдалялся от него, уходил к Зарудному.

Вдова Облизина, после того как она побывала на перевязочном пункте "Смертельной" батареи и наблюдала бегство неприятеля, жила исключительно в кругу военных интересов. Могучее контральто наполняло комнаты ее бревенчатой избы. Машу она называла "голубушкой" и не чаяла в ней души.