Русский флаг

— Я нахожу подобный вопрос большой неделикатностью со стороны господина адмирала. Разве в британском флоте отсутствует понятие о чести? Переведи точно! — прикрикнул Мартынов на Чэзза.

— Мне многое о вас известно, — Брюсс снова изменил тон на мягкий, почти дружеский. — Необыкновенный подвиг! Счастье, обретенное в этом диком крае… Я восхищаюсь вашим мужеством.

Если бы он знал, как пошло звучали в устах Чэзза его слова, содержащие, по мысли Брюсса, максимум благородства и терпимости! Купец заикался под презрительным взглядом есаула.

— Я сделал только то, что сделал бы всякий русский, преданный родине, — сдержанно ответил есаул. — Я потерял руку — многие отдали жизнь за Россию. Вы ничего не узнали бы от меня, если бы мне и был известен пункт назначения эскадры. Но он неизвестен мне, господин адмирал. Направление судов должно было решиться с выходом в океан. В зависимости от попутного ветра. Ситха, Охотск, Аян и даже американские порты — весьма возможные пункты. Еще толковали о Батавии, об Анадыре, а также о гостеприимстве короля Сандвичевых островов.

Брюсс засмеялся звонким, дребезжащим смехом, будто рассыпалась горсть монет и они покатились в разных направлениях.

— Сразу видно, что вы не моряк. Эскадра, обремененная женщинами и детьми, не станет шататься по морю.

— Контр-адмирал Завойко весьма осторожный человек. Он не сказал ничего определенного, полагая, что вы окажетесь слишком настойчивы.

— Я хотел бы верить вам, — миролюбиво промолвил Брюсс. Затем, будто между прочим, спросил: — Где теперь находится китобойное судно "Аян"?

— Не знаю.

— Оно должно находиться здесь.

Чэзз предусмотрительно перевел:

— Встречные китобои сказали мне, что "Аян" в Петропавловске.

— Не может быть! — Мартынов удивленно переводил взгляд с Брюсса на Чэзза. — "Аян" по пути в Петропавловск не встречался ни с кем. Судно покинуло гавань ночью третьего дня и, воспользовавшись темнотой, проскользнуло мимо вашей эскадры.

Это — слишком! Он не только обманывает английских офицеров, но и бросает им обвинение в недостатке бдительности. Гнев, сотрясавший тщедушное тело Брюсса, когда он впервые высадился на русский берег, снова овладел им.

— Я приказал привести "Аян". За ним послан пароход в эту… ну-у… Мистер Чэзз, куда послан пароход?

Под взглядом Мартынова лицо купца становится фиолетовым.

— В Раковую бухту, сэр, — промямлил он, испуганный тем, что английский адмирал так любезен с этим казаком.

Брюсс злорадствовал:

— Что вы ответите на это?

— Вам повезло, сэр, — брови Мартынова зловеще сошлись на переносице. — У вас хороший переводчик.

Брюсс недоумевал. Что это? Наглость, мальчишество, безрассудное упрямство? Даже изобличенный, прижатый к стенке русский офицер держится независимо и гордо. Странная порода! Русские, которых он наблюдал в Лондоне, дипломаты, помещики, сорившие деньгами, не представляли собой ничего загадочного, ничего из ряда вон выходящего. Откуда же это? Много ли таких в России?

Адмирал поднялся. На первый раз хватит. Услужливые руки английских офицеров убрали скамью.

У дверей он повернулся и посмотрел на Мартынова в упор, с выражением непреклонной решимости.

— Доставьте мне флаг Петропавловска. Он по праву принадлежит нам.

— Флаг нужно взять в бою, — ответил Мартынов, выходя из-за стола. Попробуйте, господин адмирал! Он находится там же, где и фрегат "Аврора". Очень сожалею, но ничем не могу отблагодарить любезных офицеров, сдавших нам в бою на Никольской горе знамя Гибралтарского полка.

Брюсс не дослушал Чэзза до конца. Дробно застучали адмиральские каблучки по ступенькам.

— Ну, Степан, — сказал Мартынов, тяжело переводя дыхание, — а ты говорил: "Золото-о-о, блеск!"

— Эх, Алексей Григорьевич! — Степан мотнул головой. — Не зря мы с вами горе хлебали. Теперь и я скажу: не зря!

Маша ждала мужа дома, тревожно прислушиваясь к беспорядочным выстрелам в порту.

IV

Петропавловск горел.

Особенно усердствовали англичане с "Пика", с корвета "Тринкомали" и линейного корабля "Монарх". Казалось, они хотели продлить удовольствие: всякий день пожары возникали в новом месте. Они жгли избы, выгоняя на улицу женщин и стариков, не успевших бежать из Петропавловска. Пьяные оравы глумились над камчадалками, грабили уцелевшие дома. Молодчики Никольсона подожгли пустующее здание казначейства, казармы, баню, пекарню, провиантский магазин, уничтожили морскую аптеку.

Пользовались щедрым кредитом Чэзза и, напившись, отправлялись на береговые батареи, вытаскивали уцелевшие фашины, бревна и жгли гигантские костры, распевая непристойные песни вперемежку с "Правь, Британия!".

Никто не мог или не хотел сказать им, куда ушла камчатская флотилия. Молчали русские. Молчали камчадалы, на которых Никольсон пытался повлиять угрозами, насилием и ромом.

Неприятельская эскадра действовала без твердого, разумного плана. Пароходы таскали на буксире фрегаты то в малую бухту, то из нее. Время от времени какой-нибудь корабль уходил из Авачинской губы и вскоре возвращался, словно испугавшись чего-то в океане.