Русский флаг

"Господа Гайрз и Магуд! Вас, американских подданных, обвиняют в умерщвлении нескольких человек на американском судне, когда как вы не находились еще в британских водах, — на последних словах судья сделал многозначительное ударение, посмотрев поверх очков на притихший зал. — И так как нам не было предъявлено форменного требования задержать вас, без чего, по договору с Соединенными Штатами, мы не можем арестовать вас, — вы свободны и будете иметь дело с вашим правительством".

Магуд вышел из суда, скорчив мину оскорбленной добродетели, а трое белых матросов, которые доставили штурмана в суд, бежали, понимая, что ждет их на "Анне-Луизе". Судьба двух оставшихся матросов подтвердила благоразумие беглецов: набрав команду из темных личностей, шляющихся в портовых городах Англии, Магуд вскоре сумел избавиться и от этих двух матросов — они последовали за Армстронгом и его товарищами.

О преступлении на "Анне-Луизе" стало известно и в Америке, где Магуда могли преследовать не только правосудие, но и родственники двух убитых янки, не полагавшиеся на строгость юстиции. Тогда штурман, пронюхавший об интересе правительства Соединенных Штатов к Восточной Сибири и Амуру, предложил свои услуги и вскоре очутился в Петропавловске.

Все складывалось как нельзя лучше: от почтмейстера Магуд узнал, что "Оливуца" отправляется в устье Амура — район, который более всего интересовал его, — и решил во что бы то ни стало попасть на корвет. Почтмейстера подкупило обещание Магуда поддержать в Иркутске (Диодор Хрисанфович был убежден, что Магуда в Иркутске встретят как почетного гостя) его проект об упразднении всяких почт с нарочными курьерами.

Завойко, хотя и не подозревал, что американский гость прожил столь бурную жизнь, но испытывал инстинктивную неприязнь к этому длиннорукому верзиле с жесткими бакенбардами, торчком стоявшими от висков до подбородка. Волосы Магуда, зализанные, с ровным, как надрез, пробором, пахли рыбьим жиром.

Для начала Чэзз завел разговор о "приобретении пушной монополии на выгодных для господина губернатора условиях". Завойко, сидевший на диване рядом с Назимовым, подтолкнул капитана локтем и сказал шутливо:

— Видите, Николай Николаевич, сколько имеется охотников до русских соболей. Не проходит и года, чтобы мне не делали самых лестных предложений.

— Значит, Камчатка не бесприданница, а богатая невеста, — заметил в тон Назимов.

— Соблазнят меня когда-нибудь господа купцы. Брошусь очертя голову в водоворот коммерции и спущу Камчатку, как гусар родовое имение.

Чэзз угодливо рассмеялся, издавая какой-то тявкающий звук, более похожий на стон, чем на смех.

— Я предлагаю денежное дело, — сказал он добродушно, — тут проигрыша быть не может. Будете делать чистые деньги, to make money![11]

Черная работа достанется нам.

Завойко прищурил глаз.

— Уж не собираетесь ли вы приобрести монополию и на китобойные промыслы в наших морях?

В разговор вмешался Магуд:

— Кто же покупает то, что можно взять даром!

— Мне жаль, Чэзз, — сказал Завойко, сдерживая недовольство, — что вы возвращаетесь к этому вопросу. Я своей властью не могу разрешить ничего подобного. Думаю, что и генерал-губернатор Восточной Сибири не смог бы удовлетворить вашу просьбу без согласия правительства.

Чэзз решил апеллировать к Назимову, призывая его в свидетели и судьи.

— Господин капитан рассудит нас. На этот раз мы предлагаем совершенно новую комбинацию. Мы купим не только монополию на пушную торговлю Камчатки, но и монопольное право на разработку золота!

Чэзз ждал, какое впечатление это произведет на русских.

— Золота на Камчатке еще никто не находил, — возразил Завойко. — Вы бросаете деньги на ветер.

— Мы найдем золото! — Магуд впился глазами в несговорчивого губернатора.

— Да, мы найдем золото, — быстро подхватил Чэзз, — и дадим большую прибыль русской казне. Торговля на Камчатке плохо организована, — надеюсь, господин губернатор не обидится на меня за мои слова. Торгуют по-настоящему только раз в году, зимой, и никто не знает, что принесут торги. И разве это разъезды купцов? Это разбойничьи набеги, одно разорение для бедных туземцев! Привозят разный хлам — рваные одеяла, дырявые котлы, ржавые гвозди, дрянной табак, и за все это охотник должен отдать все свое добро… Камчадалы разоряются, промысел приходит в упадок.

Чэззу не часто приходилось произносить такие длинные речи. К этой беседе он тщательно готовился, надеясь сломить упорство Завойко. Магуд с уважением слушал Чэзза.

— Я знаю, — продолжал Чэзз, — что господин губернатор думает о том, как бы оградить туземцев от алчности русских купцов.

— И не только русских, — заметил Завойко, но Чэзз пропустил эти слова мимо ушей.

— Да, да… Стараетесь, назначаете специальных чиновников для наблюдения за торговлей, но все напрасно. Чиновники берут взятки, а взятки тоже идут за счет камчадалов, и они оказываются в еще большем убытке. Все воруют, обманывают казну и друг друга…

Завойко поражала неожиданная словоохотливость Чэзза.

— А вы хотите взять монополию на кражу? — спросил он.