Русский исторический анекдот: от Петра I до Александра III

Но как были в нем сильны порывы вспыльчивости, до которых часто доводила его малейшая безделица, так скоро и проходили они.

Пред тем, кому случалось страдать от его горячности, он всегда старался заглаживать обиду чем и как мог, потому что совсем не был зол, а, напротив, так же пылок в порывах добра и благотворительности, как в порывах гнева. Следующий случай, рассказанный нам теми же очевидцами, может послужить самым убедительным доказательством его добродушия.

В последние годы жизни своей он худо занимался хозяйственными делами, и они пришли в совершенный упадок. Между тем, проходя однажды в Москве по улице, он встретил израненного инвалида, который попросил у него милостыню. Не имея денег ни в кармане, ни дома, Александр Петрович снял с себя шитый <золотом> генеральский мундир и отдал его инвалиду, а сам возвратился в одном камзоле. [153, с. 317–318.]

На другой день после представления какой-то трагедии сочинения Сумарокова к его матери приехала какая-то дама и начала расхваливать вчерашний спектакль. Сумароков, сидевший тут же, с довольным лицом обратился к приезжей даме и спросил:

– Позвольте узнать, сударыня, что же более всего понравилось публике?

– Ах, батюшка, дивертисмен!

Тогда Сумароков вскочил и громко сказал матери:

– Охота вам, сударыня, пускать к себе таких дур! Подобным дурам только бы горох полоть, а не смотреть высокие произведения искусства! – и тотчас убежал из комнаты. [61, стб. 957–958.]

Однажды, на большом обеде, где находился и отец Сумарокова, Александр Петрович громко спросил присутствующих:

– Что тяжелее, ум или глупость?

Ему отвечали:

– Конечно, глупость тяжелее.

– Вот, вероятно, оттого батюшку и возят цугом в шесть лошадей, а меня – парой.

Отец Сумарокова был бригадир, чин, дававший право ездить в шесть лошадей; штаб-офицеры ездили четверкой с форейтором, а обер-офицеры – парой. Сумароков был еще обер-офицером… [61, стб. 958.]

Барков всегда дразнил Сумарокова. Сумароков свои трагедии часто прямо переводил из Расина и других. Например: у Расина:

Centre vous, centre moi, vainement je m’eprouve.Present je vous fuis, absent je vous trouve!

у Сумарокова:

Против тебя, себя я тщетно воружался!Не зря тебя искал, а видя удалялся.

Барков однажды выпросил у Сумарокова сочинения Расина, все подобные места отметил, на полях подписал: «Украдено у Сумарокова» и возвратил книгу по принадлежности. [61, стб. 958.]

В какой-то годовой праздник, в пребывание свое в Москве, приехал он с поздравлением к Н. П. Архарову и привез новые стихи свои, напечатанные на особенных листках. Раздав по экземпляру хозяину и гостям знакомым, спросил он о имени одного из посетителей, ему неизвестного. Узнав, что он чиновник полицейский и доверенный человек у хозяина дома, он и его подарил экземпляром. Общий разговор коснулся до драматической литературы; каждый взносил свое мнение. Новый знакомец Сумарокова изложил и свое, которое, по несчастью, не попало на его мнение. С живостью встав с места, подходит он к нему и говорит: «Прошу покорнейше отдать мне мои стихи, этот подарок не по вас». [32, с. 21.]

Барков заспорил однажды с Сумароковым о том, кто из них скорее напишет оду, Сумароков заперся в своем кабинете, оставя Баркова в гостиной. Через четверть часа Сумароков выходит с готовой одою и не застает уже Баркова. Люди докладывают, что он ушел и приказал Сказать Александру Петровичу, что-де его дело в шляпе. Сумароков догадывается, что тут какая-нибудь проказа. В самом деле, видит он на полу свою шляпу и —… [96, с. 157–158.]

Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков пришел однажды к Сумарокову.

– Сумароков – великий человек! Сумароков – первый русский стихотворец! – сказал он ему.

Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему:

– Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты только что третий.

Сумароков чуть его не зарезал. [96, с. 170.]

Под конец своей жизни Сумароков жил в Москве, в Кудрине, на нынешней площади. Дядя мой <И. И. Дмитриев> был 17<-ти> лет, когда он умер. Сумароков уже был предан пьянству без всякой осторожности. Нередко видал мой дядя, как он отправлялся пешком в кабак через Кудринскую площадь, в белом шлафроке, а по камзолу, через плечо, анненская лента. Он женат был на какой-то своей кухарке и почти ни с кем не был уже знаком. [49, с. 20–21.]

Сумароков был самолюбив, вспыльчив, вместе добр, великодушен: боролся с Ломоносовым, соперником своим на литературном поприще, который осмеивал в трагике незнание русского языка, а трагик приводил в доказательство явного безумия Ломоносова его «Грамматику Российскую» и «Риторику»… [15, с. 117.]

М. В. Ломоносов