– Но… – Я чувствовал себя на редкость неуютно. Искренне симпатизируя Давиду, я, тем не менее, не видел ни малейшей возможности ему помочь. А признаваться в своём бессилии… Он меня остановил:
– Нет, Андре, вы меня неправильно поняли. Поверьте, я вовсе не сожалею об этом. Так или иначе, но я всё равно умру. И достаточно скоро. У меня есть месяц, максимум – два. Не больше. Вот только… Ужасно не хочется умирать просто так. Я много думал об этом, Андре. И пришёл к совершенно гениальному в своей простоте заключению: за всё надо платить. Единственное, что я ещё могу сделать хорошего в жизни, это поехать в Россию и заплатить там. По всем счетам. Разом.
– Вряд ли отцу понравится ваш выбор, – грустно усмехнулся я.
– Ваш отец здесь совершенно ни при чём, – ответил Давид. – Насколько мне известно, он не нарушал законов России и никогда не вёл там никаких дел. Его это не коснётся. Я уже говорил вам, что ничего не имею против него лично. Он гений, и именно поэтому глубоко внутри себя он – несчастный человек. Поверьте, я знаю, о чём говорю. У нас с ним очень много общего. Просто я уже стою на краю жизни, а он ещё идёт к этому краю. И знаете – осознание вины гораздо страшнее, чем забвение. В конце жизни я понял, что на всём её протяжении творил зло. И не попытаться исправить его, хоть часть, хотя бы малую толику этого зла, – не имею права…
– Вы верите в бога? – Тихо спросил я. – Хотя бы в одного из них?
– Бог один, Андре. Не знаю… Раньше не верил, а теперь? Не знаю. Но если он есть – он простит мне моё неверие.
– Вы похожи на камикадзе, Давид. В вас тоже есть «Божественный ветер». Даже если мне каким-то чудом удастся вас вытащить, посадить в самолёт и привезти в Россию… Раньше ещё можно было надеяться на защиту генерала Стрекалова, но теперь его нет. Вас убьют, едва вы ступите на русскую землю. Вы знаете об этом?
– Знаю, – он мягко улыбнулся. – Вы никак не хотите понять, Андре… Искупление заключается не в поступке, вернее – не в самом поступке. Главное – это искренне хотеть его совершить, быть готовым к этому, несмотря ни на что. Это цена искупления, понимаете? И я хочу её заплатить.
– Если бы я мог…
Давид закончил фразу за меня:
– То – вы бы помогли мне? Так?
– Да. Но я не могу. Простите.
– Вы опять торопитесь, – он укоризненно покачал головой. – Вот. Возьмите. Мадемуазель Софи просила передать это вам…
С этими словами он вложил в мою руку листок бумаги, сложенный вдвое. С каким-то странным предчувствием принимал я это письмо. Аккуратный, разборчивый почерк. Русские буквы. И всего несколько слов.
Я поднял глаза на Давида и увидел в его руке небольшой округлый предмет, похожий на яйцо. Только почему-то розовое. Тамагочи. Давид протягивал его мне.
– Она уже умерла, Андре. – Сказал он, указывая тонким пальцем на дисплей. – И довольно давно. Так что смело можете её «препарировать». Думаю, результат вас удивит.
Хрупкая пластмасса лопнула от одного удара. И на мою ладонь выпало два маленьких, чуть больше горошины, чёрных цилиндрика. Заворожённым взглядом я уставился на свою руку.
– Вы знаете, что это? – тихо спросил Давид. Я кивнул:
– Да. Это микрофильмы. А на них – досье.
Боги… Всё это время она носила их с собой? И знала об этом? Стрекалов умел выбирать жён…
– Как вы думаете, Андре, если вы предложите месье Дюпре обмен, он согласится?
– Он не откажется, – я усмехнулся. Похоже, на этот раз проиграл ты, папа…
Невыспавшийся и злой Рихо молча сидел рядом, упорно не желая даже смотреть в мою сторону. А я особенно и не настаивал. Всё, что мы могли сказать друг другу, уже было сказано. Вчерашняя «дискуссия» удалась на славу. А сегодня я пожинал её плоды. Девять утра, дорога, ведущая к аэропорту Ciampino, эскорт из двух бронированных «Фордов», и мы с Рихо, молча сидящие в просторном «Мерседесе». Оказалось, что в автопарке римского «Отеля Дюпре» есть не только боевые вездеходы. Я ехал на встречу с Императором. Отец лично прилетел в Рим.