Русский космос

Поднимая пыль, они шли, а Изножие надвигалось на паломников, росло, вздымалось к небу все выше, подпирая его, бугря сверкавшие бирюзой небеса. Тим заметил Иеронима Питердакова с женой: взявшись за руки, супруги двигались вместе с группой истых паломников

– так именовали тех, кто пешком отправился к Изножию от побережья Красного моря, а то и от самой Александрии. Эти люди были по большей части грязны, тощи, изнеможены длительным путешествием в тяжелых условиях, мужчины бородаты. Но глаза их блистали неземным блеском, и чумазые лица испускали сияние. Тимуру казалось, что и сам он теперь сияет, свет распирал грудь, сердце колотилось, в нем покалывало, несколько раз Тим бессознательно просовывал руку под расстегнутый ворот. Он уже не шептал – бормотал слова молитвы, слыша такое же бормотание, а то и громкие голоса вокруг. Расстояние уменьшалось, люди шли все плотнее – это была еще не толпа, но предвестница столпотворения, что царило под самым Изножием.

Было жарко, очень жарко: экватор. Твердыня стояла почти точно меж двух озер, Эдуарда и огромной Виктории, однако те были далеко, присутствие большой массы воды не ощущалось. В сухом, как огонь, воздухе могучий силуэт Изножия чуть дрожал – и тяжелел, наливался космической силищей. Плотнее, плотнее… вот уже они идут плечом к плечу, не осталось свободного места; песнопения звучат со всех сторон, и теперь не отдельные люди, не личности, подверженные страхам, печалям, злобе и ярости, всем животным, низменным чувствам, но единое сознание, единая плоть, единая душа стягивается, сгущается

со всех сторон, приближая себя к Отринутому Изножию, и сотни голосов слились в единый громозвучный глас…

Изножие состояло из пенобетонных блоков размером с большой транспортный челн, далеко вверху кру

гом шел балкон, потом вновь бетонный скос; над ним протянулись стальные конструкции, трудноразличимые на таком расстоянии, напоминающие паутину, что облегла крышу здания. А у основания темнели проходы в Храм Мира, пока еще закрытые – там стояли деревянные перегородки и одетые в черное, с высокими черными шапками на головах служители Храма. Толпа паломников исполинским хороводом брела вокруг Башни, замкнув кольцо, в ожидании полдневной молитвы, когда допустят в зал.

Тимур понял вдруг, что рубаха расстегнута и не заправлена, развевается на горячем ветру. Когда он ее из-под ремня вытащил, сам не заметил. Впрочем, он тут же забыл про это. Святому ходу, до того разделенному на несколько групп, распевающих каждая свою песню-молитву, удалось слиться. Две группы запели в унисон, и когда больше голосов присоединилось друг к другу, они заглушили соседние, те также вплелись в хор – вскоре весь круговорот, к которому из пустоши добавлялись новые людские струйки, пел одну молитву… нет, то молилась сама Земля, все живущие в разных местах миряне и воцерковленные – Глас Сфиры возносился в космос, вместе с потоками частиц пронизывал пространство, лучился вместе со светом солнца, бился звездным прибоем в брега иных миров, затоплял Вселенную.

Поток нарушился, когда служители сдвинули перегородки; люди стали поворачивать. Никто не шумел, не толкался, не было такого, чтобы человек упал и его затоптали, – движение огромной массы народа сохраняло равномерную неспешность, величественную, торжественную самоуглубленность. Зал занимал всю внутреннюю часть Изножия, в сравнении с ним даже Триждыстроенный храм выглядел как палатка рядом с церковью. Ввысь уходили слегка наклонные стены, точно в центре потолка было круглое отверстие, от которого некогда вздымался гибкий столб. Под ним – тридцатиметровый амвон, на коем виднелись остатки эскалаторов, что должны были доставлять людей к орбитальным подъемникам.

Вдоль стен Храма Мира тянулся широкий бетонный канал, полный чистейшей прохладной воды – она бурлила, вливаясь из труб и уходя сквозь другие трубы. Люди опускались на колени, троекратно омывали руки до локтей, полоскали рты, втягивали воду ноздрями, фыркая и кашляя, мыли лица, увлажняли волосы, опускали в поток босые ступни, затем отходили.