Русский лабиринт (сборник)

– Это ты точно сказал. Без детей никуда. И новых заводить боязно – а если опять так же? Я тоже второй раз жениться не надумал. По сердцу как утюгом прошлись, любить-то и нечем уже, одни головешки.

Иван молча кивнул. Этого было уже не видно, но Павлин почувствовал.

– Пить пробовал?

– Да уж, паря… Павлик. Напробовался за милую душу, – вздохнул Иван, – до самого скотства доходил, Люська меня пьяным чуть не из-под заборов вытаскивала да домой отводила. И ей под горячую руку доставалось, но терпит. Аж зло берет, до чего терпеливая баба. Но терпит… сука. Через это я себя совсем подонком ощущаю, вернее, раньше так было, сейчас не пью совсем. Зашился – Людмила настояла, даже врача оплатила. Хотя, что пьешь, что не пьешь – все одно тошно.

Иван помолчал, как будто размышляя, говорить ли дальше, потом продолжил:

– Я все думал, кто виноват в этом во всем? Сначала казалось – все остальные, но никак ни я. Теща, гад этот на мерине, Ленка-сучка… Но потом думаю, а если бы я чуял… ну, вернее, больше беспокоился бы, тещу инструктировал бы получше или вообще бы не доверял, а сам сына возил… хотя я тогда на заводе работал, ну, все равно… Первая-то жена тихо умом тронулась от горя, и я тоже не помог. Не умею я утешать, что ли, не знаю. А теща, мать ейная, мне на глаза вообще показываться не смела, так вот в дурдом и определили… женушку-то. Разговаривать перестала, есть перестала, только иногда… имя назовет… Сережа… сына так звали. – Иван сглотнул комок, закашлялся, но не замолчал. – Тихо там и преставилась. Я тогда в Ленку, через год встретил, как в запой ушел, почти счастливым был, старое горе не то что забывать стал, а как-то новым счастьем, как облепихой ожог, залечивалось. Но, может, я слишком ревнив был или требовал от нее многого, может, ей еще нагуляться надо было, черт ее знает. А красива ведь, зараза, стройненькая… эх. Вот я и думаю, может, я в чем виноват, что со мной случилось, может, и вообще во всем, а? Иначе не ясно, за что это мне все? После Ленки так пил, так меня загибало, ну, я тебе говорил, вот только Люська и спасла… а я даже благодарности не чувствую, тоску только. И опять я виноват – утешать не умею, благодарить не умею, любить не умею… правильно ты про головешки.

Иван замолчал. Молчание было таким же темным, как этот поздний вечер и как эта шепчущая внизу вода. Они сидели, слившись с ночью, и даже не курили.

Через какое-то время Павлин поежился – стало холодно даже в куртке, – но надевать капюшон при Иване как-то постеснялся. Выполнить задуманное – тем более, и Павлин поднялся на ноги.

– Ладно, Ваня, пойду я. Не судьба, видно, сегодня.

Иван молча пожал протянутую руку и снова уставился в темную глубь. Павлин чуть помялся, подумал, может, оставить человеку сигареты, но от Ивана веяло чем-то таким тяжелым, что он почувствовал себя здесь совсем лишним. Перемахнув за перила обратно на мост, Павлин быстрым шагом пошел домой – все-таки он очень сильно продрог. Только через несколько минут он все понял, развернулся и побежал назад, но было поздно – шумный всплеск донесся до него, когда до моста оставалось еще несколько метров. Павлин остановился как вкопанный, потом накинул капюшон и пошел прочь – обратно в темную, холодную, но все-таки жизнь.

2010

Кукла